Ирина Стрелкова - Валиханов

Сопровождая генерал-губернатора в триумфальной поездке сквозь сплошной летний степной праздник, Чокан многое увидел и понял, чего раньше, быть может, просто не замечал, когда ездил степью в свои родные, с детства знакомые и любимые места, в свое родовое гнездо Сырымбет.

Путешествие учит человека зоркости. Дорога развязывает языки. На всем пути от Омска до Семипалатинска Чокан слышал за спиной беседы омских знатоков Степи. Среди рассказчиков блистал остроумием его будущий злейший враг Виктор Карлович Ивашкевич, давно уже забывший то время, когда находился на положении политического ссыльного. Он, видно, и в тайное общество попал случайно. А в ссылке «образумился», вошел как свой в теплую компанию, засевшую в Областном правлении сибирских киргизов. Казахский язык Ивашкевич знал в совершенстве.

— Знать язык — первейшее дело, — поучал он других. — Потом тамыров [46] Тамыр — друг, побратим, то же, что на Кавказе кунак. Это слово дано у Даля с примечанием: «По Иртышу». надо заводить в степи — верных, надежных, преданных. Уметь себя вести в компании киргизов — без этого не обойдешься. Баранью кость ни в коем случае, господа, не грызть зубами. Имейте при себе ножичек поострее и ножичком, ножичком обкромсайте мясо, однако не дочиста. Мослы у киргизов принято швырять сидящим позади дамам…

Вся теплая компания покатывалась со смеху. Гасфортову свору не беспокоило, что их слышит корнет Валиханов, что разговор задевает его национальные чувства. Какие там чувства у киргиза!

Обижаться на эту публику — много чести. Но у шайки хапуг на самом деле повсюду имелись наивернейшие тамыры. Султаны и волостные правители в почетных халатах тащили своим омским сообщникам богатые дары, ставили белые юрты, поили шампанским, придумывали черт-те какие, будто бы существующие в степи испокон веков, варварские обычаи гостеприимства — лишь бы угодить чиновному ворью и что-то урвать для себя.

А простой народ почтительно глазел издалека на то, как его лучшие представители — его избранники! — дружески обращаются с русскими начальниками.

На корнета султана Валиханова, затянутого в изящный мундир, сидящего в седле не как казах, а как русский кавалерист, его родной народ глядел с недоверием, отчужденно. Откуда знать вон тому чабану в овчине, надетой на голое тело, или вон той девушке в праздничном наряде, какие мысли о судьбе казахов владеют молодым богатым султаном, наряженным в русский мундир?!

Зато аульная верхушка вполне осведомлена, какой влиятельный пост — при самом генерал-губернаторе! — занимает корнет султан Валиханов.

Султаны и правители знали всю его родословную до седьмого колена и знали, с кем Валихановы находятся в родстве.

— Валихановский щенок не станет помогать кому-нибудь другому, только своим, — слышал он за спиной.

Чокана бесили косые, завистливые взгляды неродичей. Но еще больше его бесили те, кто считал себя родней адъютанта губернатора. Они набивались к нему в палатку, бесцеремонные, уповающие, что он для того и занимает место при губернаторе, чтобы устраивать дела и делишки валихановской, ближней и дальней, родни, а всех ее врагов давить и преследовать, не пускать на выгодные должности, выгонять с лучших пастбищ.

Родня, настоящая и самозваная, липла к нему. И откатывалась, брызгая слюной от возмущения.

— Сын Чингиса обрусел. Он пренебрегает казахскими обычаями, которые обязывают помогать друг другу.

И это говорилось о нем, считавшем, что чувствительность в казахах и участие, принимаемое ими в ближнем, лучшая добродетель степного народа.

Зато как счастлив бывал Чокан, когда продирался сквозь толпу остроскулый, с горящими глазами смельчак и во всеуслышание заявлял жалобу на своего султана, на русского заседателя-взяточника. Нет, не перевелись в казахском народе искатели правды и справедливости, заступники за слабых и обиженных! А ведь нелегко им доставалось. Сколько знала Степь случаев, когда вот такой смельчак пробивался к русскому начальству с праведной речью, а продажный толмач превращал гневные слова в пылкую лесть русскому начальнику. Русский начальник благосклонно кивал головой, милостиво улыбался, и смельчаку казалось, что все им сказанное понято, что начальник обещает во всем разобраться, а начальник ехал дальше, весьма довольный тем, что киргизы его так любят и почитают. Ну а обидчики и взяточники, разумеется, оставались на своих местах.

В эту поездку генерал-губернатора Чокану достались обязанности толмача, и, наверное, кое-кто все-таки полетел с теплых местечек. Не такая уж большая победа — вытурить одного, двух, трех взяточников. Но он верил, что каждый случай, когда жалоба смельчака не осталась неуслышанной, порождает новых смельчаков, учит народ пользоваться хотя бы теми скудными правами, которые у него есть.