Ирина Стрелкова - Валиханов

Нет, все-таки существовала закономерность в том, что петрашевцев влекла к себе Азия. Дуров рассказывал своему ученику об идеях Баласогло. Старший архивариус Азиатского департамента Баласогло признавался на следствии: «Я и спал и бредил разбором азиатских дел… Я не разбирал, а воссоздавал дела, как художник какую-нибудь древнюю статую или здание, разбросанное в мельчайших обломках…» Политический преступник обвинил правительство в неумении вести дела в Азии: «…гр. Нессельроде целые 35 лет своего управления министерством не видел или не хотел видеть целого Востока и столь тесно соприкосновенной с ним огромнейшей половины России…» Баласогло провозглашал — и ведь перед кем! Перед судьями! — «Восток принадлежит России неизменно, естественно, исторически, добровольно… Он куплен кровью России еще в доисторических спорах славян с финнами и тюрками, он выстрадан у Азии монгольским игом, он спаян с Русью ее казаками, — он заслужен у Европы отстоянием ее от турков…».

Идеи Баласогло вспомнились Чокану, когда по служебной обязанности — он состоял одно время в штабе Отдельного сибирского корпуса при генерал-лейтенант Яковлеве — ему довелось распечатать пакет с одой Достоевского «На европейские события в 1854 году». Семипалатинское начальство представило стихи опального солдата по инстанции, в штаб корпуса, а от Яковлева патриотическая ода пошла в Петербург, Дубельту — только он мог распорядиться ее судьбой. Пылкие стихи, подражание Пушкину, «Клеветникам России»:

Тщетно Чокан потом искал в доставляемых из столицы газетах оду Достоевского. Нет, не напечатали. Только ли потому, что не хотят вернуть из забвения имя автора «Бедных людей»? Или что-то не понравилось в самой оде? Ломая голову над причиной, отчего не печатают патриотические стихи, Чокан вновь и вновь возвращался памятью к строкам о России и Востоке. Судьбу оды решал Дубельт, а уж он-то помнил, что говорили — и в кружке, меж собой, и на допросах — петрашевцы.

С Сергеем Федоровичем Чокан своей смутной догадкой делиться не стал. Он видел, что на каторге двое петрашевцев не сблизились — как было в Сибири с декабристами, — а разошлись. Не Чокану их судить. К тому же он замечал, что с Дуровым после каторги обошлись снисходительней — послали в благодатный Кокчетав, через год освободили по болезни от солдатчины. А Достоевский? Его упекли хуже некуда — в Семипалатинск, в чертову песочницу. И его — сколько ни стараются омские друзья — не освобождают от солдатской лямки. Несмотря на эпилепсию, засвидетельствованную медиками, на то, что припадок может случиться с ним в строю, на посту, в походе. У Петербурга к Достоевскому какие-то свои счеты.

Один мудрый человек сказал, что пути к истине подобны дорогам в ногайской степи — столь же широки, как и длинны. В книгах и архивных документах Чокану встречались две меры степных дорог. Одна — в верстах, в милях, в прочих мерах длины, азиатских и европейских. Другая — в часах, днях, педелях, месяцах, даже годах пути… Чокан ощущал, что бег его жизни стремителен. Начать отсчет с того ли года, как двенадцатилетнего султана привезли в ученье к Костылецкому и Гонсевскому?.. С того ли, как он открыл для себя высокий мир чувств и мыслей Пушкина, Гоголя, Лермонтова?.. С того ли, как он узнал о декабристах, о рабстве русского мужика, о том, что в России зреют новые силы, противостоящие трону?.. Ведь, в сущности, то, о чем ему с таким жаром убеждения говорил Сергей Федорович Дуров, уже составляло историческое прошлое, канун 1849-го… А сейчас в воздухе слышны раскаты грядущих бурь. Они слышны и в глубине Сибири. Здесь тоже читают «Современник» и замечают, как в небольшой рецензии на книги по статистике сельского хозяйства излагаются доказательства, что крепостное право невыгодно экономически, ведет Россию к упадку и разорению. И до Омска уже начинают доходить издания Лондонской вольной типографии, их получает в засургученном пакете Гасфорт, стремящийся быть в курсе новых опасных веяний. И русский хабар приносит из центральных губерний достовернейшие сведения о новой вспышке крестьянских бунтов. И крымский позор пеплом кружит над Россией…

В феврале 1855 года Чокан, как адъютант Гасфорта, одним из первых в Омске услышал весть о кончине Николая I. Мигом все оживилось, засуетилось. Нашлись счастливцы, которые представлялись наследнику престола во время его путешествия по России в 1837 году. Меж тем русский хабар доставил из столицы достовернейшие слухи о самоубийстве Николая I.