Алексей Богдаев - Кинжальный огонь [Рассказы]

Наш товарняк шёл на запад. В каждом вагоне людей, что в бочке сельди, набито. Двойные нары всех умещали, но так плотненько, что лишний раз не повернёшься. А ещё полон вагон оружия. У каждого обязательно пулемёт, автомат или карабин пятизарядный. Да ещё лопатка малая, да подсумки, вещмешки, котелки, да шинельные скатки. Тесновато, но не беда! Весело ехали. До фронта недалеко, а кажется уже месяц пилим. Кормили на больших станциях. Старшина Димуров брал от вагона трёх-четырёх ребят и приносил всю солдатскую еду.

Ехали, любовались природой, шутили, байки травили. Благо сейчас лето! Воротнички расстегнули, ноги с вагонов свесили. Кто даже гимнастёрку снял, хотя и запрещалось нарушать порядок. Были и такие, что на крыше вагона ехали, солнечные ванны принимали. Хорошее настроение было! Когда пели, горло не жалели:

Один весёлый паренёк, фронтовик, с орденом и медалями во всю грудь, баском пропел:

Все громко гоготали!.. А колёса стучали: Ах-так! Ах-тук! — Ах-так! Ax-тук! И никто их стука не слышал. В соседних вагонах тоже не скучали. Солдаты ехали на фронт!

Большинство ребят уже нанюхались пороха на фронте, отъелись в госпиталях, подлечились и выглядели совсем молодцевато. На груди пять-шесть медалей. У некоторых «Орден славы» или «Звёздочка». Завидовал им тот, кто на фронт ехал впервые. Зато скольких рассказов наслышался, настоящих героев повстречал.

Перед глазами, как живые, маячили фронтовые картины, подвиги, трудности и жестокая смерть. Как ни говори — война! А на войне люди гибнут.

Что ждёт тебя впереди, безусый солдат! Тяжелые мысли не дают тебе покоя. Когда ты наедине с собой, всё становится очевидным. То идёшь в атаку, орёшь: «Ура-а-а!» То видишь себя раненым, то убитым, то заживо погребённым. Всякая чушь заволакивает твою душу. Ты дремлешь, тяжко засыпаешь под стук колёс: Тах-тах! Тух-тух! — Тах-тах! Тух-тух!..

На одной станции встречный поезд подошёл на первый путь. Раненых везут! Двери вагонов распахнуты, на полу солома, на соломе избитые, окровавленные, перевязанные люди. Пахнуло гнилью ран! Кто не мог ходить, тех санитары обхаживали, кормили, поили, помогали подняться. А у кого ноги ходили или на костылях мог, проворно шастали по перрону, ища перехватить чего-нибудь съестного.

На любой станции бывает небольшой базарчик, где идёт бойкая торговля. Вот подошёл к мешку небритый солдат. Весь в гипсе до пояса, видимо, лопатку размозжило. Раненый попросил:

— Тётенька, табачку в карман, там пятёрка… — Торговка полезла, достала бумажку, сунула её в чулок и насыпала стопочку махорки…

Откуда ни возьмись заядлый курильщик с подвешенной на груди рукой растолкал всех, проворно пролез к тетке и потребовал два стакана махорки. Расплатившись, он попросил дружка свернуть ему «козью ножку». А когда закурил, вскочил на привокзальную скамью и петухом пропел:

Раненые дружно захохотали.

Здесь же рядом продавали оладьи.

— Бабуся, почём пышечки? — скромно спросил солдат с головой, забинтованной до плеч.

— Две штучки пять рублей, касатик! — Заученно выпалила старуха, подавая крошечные лепёшки.

Приседая, чтобы не повредить шею, долговязый достал десятку и взял четыре картофельных «пышечки», обвалянных мукой и заманчиво подрумяненных…

Всю эту суету встречного эшелона с досадой наблюдал молодой сержант Галерин, только что окончивший полковую школу. Он надеялся, что все эти бабки-тётки, пришедшие на станцию, ринутся толпой к вагонам и раздадут несчастным раненым бойцам свои припасы, угостят махорочкой, напоят, обласкают сыновей…

Не тут-то было! Галерин смотрел, как солдатские рубли торговки горстями запихивают в мошну, в чулок, за пазуху, в мешок… Горы денег!

Кровь бьёт в виски! Беспредельная обида, злоба на этих бездушных торговок охватила сержанта. Невольно он подумал: «А если я буду ранен, вот так, наверное, попрошу: тетка, достань пятёрку вон там в кармане…» Сержанта передёрнуло! Ужас! Отвернись, молодой, неопытный, не смотри на это позорище. Уходи! Уйди в свой вагон, забейся в угол, поплачь, тебе станет легче. От обиды у тебя горечь застряла в горле…