Владимир Порудоминский - А рассказать тебе сказку?..

Дети знали сказку про попа, который согласился хоронить по-христиански мужицкого пса. Старый пес рыл лапами землю и выкопал котелок с золотом. Когда пес помер, мужик пришел к попу и сказал: «Батюшка, у меня помер кобель и отказал тебе пять тысяч денег, чтобы ты похоронил его по обряду». Поп согласился. Узнал про это архиерей и, посадил попа под арест. А мужик к нему: «Так и так, помер у меня кобель и отказал вашему преосвященству десять тысяч денег и батюшке пять». — «Да, братец, я слышал про то и посадил попа под арест, зачем он, безбожник, как нес кобеля мимо церкви, не отслужил по нем панихиды».

Попы выходили в сказке самыми большими безбожниками.

Еще рассказывали якобы не сказку, а быль: про попа который, чтобы отобрать у мужика деньги, натяну на себя свежую козлиную шкуру и прикинулся чертом. Мужик отдал ему деньги, поп не смог содрать с себя шкуру — она приросла к телу.

Эта история, которую передавали вначале как достоверную, понемногу превратилась в сказку. Четверть века спустя Афанасьев получит ее в записи и, после долгой тяжбы с цензурой, сумеет поместить в свое издание сказок.

История про «попа рогатого» пошла гулять в народе незадолго до восстания декабристов. В Петербурге огромные толпы сходились то к Казанскому собору, то к Невскому монастырю, — говорили, что там будут показывать попа в несдираемой козлиной шкуре. Люди верили: хоть один-то поп должен быть наконец награжден козлиными (а может, чертячьими?) рогами, бородой и копытами!..

Ребята учились у отцов Иванов не правилам российской и латинской грамматики, в которой батюшки и сами не были сильны, — учились жестокости, обману и стяжательству. Эта «наука» вытравляла из детской души мечту о белых птицах, которые прилетят когда-нибудь, подхватят, унесут.

Но не всякий хотел расставаться с мечтой…

Скоро Афанасьев понял, что справедливость с неба не падает и белые птицы ее не приносят, — за нее надо бороться самому.

В Воронежской гимназии, куда его определили продолжать ученье, воспитывали по всем правилам старинной школьной науки — розгой. Из окон класса всякий день открывалась одна и та же картина: через двор идет инспектор, за ним сторож, а следом толпа гимназистов, которых ведут в канцелярию — сечь. При гимназии дежурили солдаты. Это были опытные мастера, они секли умело и беспощадно.

По гимназическому уставу порка полагалась только в трех низших классах. Но устав часто нарушали. Никто не жаловался. Никто не возражал. Пороли не только в Воронежской гимназии, по всей России хозяйничали розга, шпицрутен, кнут.

Афанасьева высекли однажды в третьем классе за то, что свистнул на уроке.

В четвертом классе инспектор застиг его, когда он дрался с приятелем. Инспектор тут же приказал всыпать обоим горячих. Приятель, размазывая по лицу слезы, поплелся в канцелярию. Афанасьев туда не пошел. Он схватил фуражку и бросился домой. Впрочем, дома у него в ту пору не было: семья жила в Боброве, а его поселили в Воронеже на квартире у одного из учителей. Афанасьев прибежал на квартиру, дрожа как в лихорадке. Но не безотчетный страх толкал его и не надежда на чудесное избавление от наказания. Уже взрослым он вспоминал, что сердце его бешено колотилось от негодования: в четвертом классе его не имели права сечь .

За Афанасьевым прислали солдата, но мальчик отказался идти и с солдатом. Он вообще отказался ходить в гимназию, пока не добился от начальства обещания, что сечь его не станут.

Он подчинялся уставу, который предписывал быть биту в трех низших классах, но не желал ложиться под розги по привычке или в угоду начальству.

Гимназист четвертого класса Александр Афанасьев потребовал уважения к своим правам.

Поведение Афанасьева было столь необычным, что начальство даже растерялось. Учитель Добровольский, у которого Афанасьев жил на квартире, писал отцу самолюбивого гимназиста: пришлите согласие на применение розог. И объяснял: дело не в том, чтобы высечь, — надо сокрушить гордость, самолюбие, «строптивость». «Доброе дело образования» имеет целью воспитание людей, готовых всякую минуту лечь, не рассуждая, под начальственную лозу. Добровольский не имел никакого отношения к наказанию Афанасьева, он сел за письмо, потому что был поражен происходящим, жаждал поставить все на свои места. Он полагал — уж кто-кто, а отец Афанасьева, уездный чиновник не из важных, понимает необходимость повиновения и лобзания бича.