Владимир Порудоминский - Ярошенко

Ярошенко уничтожал письма, которые получал.

Он хотел, чтобы письма, им написанные, тоже уничтожались.

Он объяснял, что пишет письма не для печати, тем паче не для истории: просто в определенный срок сообщает определенному лицу нечто определенное.

Хранить и беречь такое письмо незачем. Довольно его прочитать, принять к сведению то, что в нем говорится, потом — в печку.

Ярошенко брался за перо нечасто и, за редким исключением, только по делу. По письму Ярошенко можно заключить о его добром отношении к человеку, но дружеских излияний он избегал, всякое письмо написано по определенному поводу.

Он пишет Касаткину: «…мне сдается, что Вы напрасно проводите летнее время по городам, вместо того, чтобы хорошенько отдохнуть и укрепиться физически и морально где-нибудь на лоне природы, хотя бы в Кисловодске». Это не дружеская забота «вообще», не благие пожелания: Ярошенко приглашает Касаткина к себе на дачу, в Кисловодск. Но из приглашения без труда вычитывается его доброе чувство к товарищу.

Общие размышления также появляются в письмах Ярошенко не сами по себе, а лишь в связи с определенным деловым разговором.

В одном из писем к Черткову он посвящает несколько строк размышлениям о том, что нельзя ограничивать задачу искусства «моралью и педагогической стороной». Но это не желание потеоретизировать, а ответ на критику Чертковым передвижной выставки и осуждение односторонности чертковских представлений об искусстве (письмо Черткова к Ярошенко, понятно, не сохранилось).

В одном из писем к Третьякову Ярошенко замечает, что россияне имеют мало опыта «в преследовании совокупными силами общественных задач» и лишь «начинают брать первые этому уроки», но этот важный вывод связан с адресованными Товариществу упреками Третьякова в недостаточном умении вести практические дела.

Имя Ярошенко постоянно встречается в литературе о передвижниках, в частности и в мемуарах, но о нем самом (учитывая его роль в Товариществе передвижных художественных выставок) написано удивительно мало.

Немногие мемуаристы, к тому же, говорят о нем настораживающе однообразно: волевой, стойкий, трезвый, справедливый, кристально честный, не способный ни на какие сделки с совестью, бескомпромиссный, прямой, далее прямолинейный, всегда открыто поступающий и открыто высказывающий свою точку зрения и т. п.

Душа нараспашку? Но душа у Ярошенко «застегнута на все пуговицы».

Хозяйственный Третьяков сохранил среди прочих и такое письмо художника:

«Многоуважаемый Павел Михайлович!

Мне очень неприятно отвечать отрицательно на Ваше письмо, но, по моему положительному убеждению, художник не должен отступать от цены, раз назначенной, даже в том случае, если он, назначив по ошибке цену слишком высокую, рискует вовсе не продать свою картину. Я не стану затруднять Ваше внимание изложением причин, почему сложилось у меня такое убеждение, — прибавлю только, что, прежде чем остановиться на определенной цене, я опросил мнение всех знакомых мне художников и окончательно назначил цены — самые низшие из тех, какие мне были заявлены.

Искренне Вас уважающий и готовый к услугам Вашим

Все прямо, честно, открыто, бескомпромиссно, и вместе что-то невысказанное, сокровенное таится за этими ясными строчками; Ярошенко волевой, справедливый, принципиальный, прямой, даже прямолинейный, — Ярошенко, точно соответствующий эпитетам мемуаристов, — видится в приведенном письме, но четким его строкам предшествовала глубокая и важная работа мысли и чувства, работа в тишине, в тайне, ощутимая, но никак не раскрытая, упрятанная за семью печатями.

И так всегда. Мы слышим открытые речи Ярошенко, видим его столь же открытые поступки, знаем его ясную (даже прямолинейную) позицию в Товариществе, которая определяла его отношение к отдельным товарищам, нам известны даже некоторые стороны его семейной жизни, и все-таки нам не хватает какой-то важной ниточки, чтобы размотать клубок до конца, до сердцевины, недостает всего того, чему пристал эпитет «личный» — «личные соображения», «личные пристрастия», «личные интересы», «личная жизнь». Едва ли не все личное применительно к Ярошенко известно нам как общественное, и даже его семейная жизнь предстает перед нами лишь в ее общественной значимости.