Борис Зылев - Воспоминания о народном ополчении

Мы стали ждать наступления темноты. Переход шоссе был настолько рискованным делом, что мы выбросили все лишние документы. Я порвал удостоверение, которое было выдано мне по окончании института к значку "Лучшему ударнику, успешно окончившему МИИТ”. Комсомольский билет я решил сохранять до последней возможности и положил его во внешний карман шинели с тем, чтобы в случае чего засунуть его под снег. Мне не пришлось этого делать, и я сохранил свой комсомольский билет, сдав его в политотдел той части, где я вступил в конце войны в партию.

Мы не хотели сдаваться в плен, но обстоятельства могли сложиться так, что нам пришлось бы это сделать помимо нашей воли. Мы могли ожидать любого исхода нашей операции по переходу большака. А попадаться в лапы немцев с документами, которые показывали бы немцам кто мы, нам не хотелось.

Но вот наступили сумерки, стало темнеть. Теперь машины двигались по шоссе с включенными фарами. Мы невольно вспомнили, что нашим машинам в районе фронта запрещалось зажигать фары, и нам стало обидно, что враг вел себя так нахально на нашей земле.

Машин стало меньше, стемнело. Выбрав момент, когда на шоссе не было машин, мы решили начать наш переход. В тот момент, когда мы подошли к дороге, вдали показалась немецкая машина. Бежать обратно было поздно, и мы решили лечь в кювет, мысленно недобрым словом поминая эту подвернувшуюся нам поперек дороги машину. Мы лежали в кювете, плотно прижавшись к земле, вытянувшись цепочкой один за другим, и ждали, когда проедет эта машина. Но вдруг, проехав метров 15 далее лежавшего впереди Миняева, машина остановилась у нашего края шоссе, не заезжая на обочину.

Зачем остановилась машина? Неужели заметили нас? Эти мысли до предела напрягали наши нервы. Чувство безысходности, напоминавшее то чувство, которое мы испытали, когда нас обстреляли немцы из стогов сена, охватило нас. Но теперь оно было другим: оно пришло как финал нашего тяжелого и длинного пути. Теперь это была ужасающая обида, горькая до слез. Это была обида не только за себя - это была обида за всю нашу землю.

Из остановившейся машины вышел человек, должно быть шофер. Куда он пойдет? Ведь достаточно ему сделать несколько шагов в сторону кювета, и он увидит нас! Но он обошел машину и стал что-то делать с той стороны машины, которая была обращена к шоссе.

В машине сидело человек 15 автоматчиков; они весело разговаривали между собой. Мы слышали каждое слово, и, если бы я хорошо знал немецкий язык, то мог бы сейчас передать содержание их разговора.

Но самое главное было не в том, что они говорили, а в том, как они говорили. Они были веселы, часто смеялись; один из них насвистывал мотив какой-то песенки, они были беспечны, они были бесконечно далеки от тех ужасов, которые испытали мы, дети той страны, в которую они пришли как завоеватели. Их не трогали картины человеческих страданий, которые они привезли в нашу страну с собой. Какая страшная разница: веселые беспечные завоеватели, от которых едва не пахло театральными духами, и мы, сыновья этой земли, лежащие на ней, сырые, измученные и больные. Я помню, что мне было обидно до слез, обидно за нас и нашу великую землю.

Вскоре к машине подъехал регулировщик движения; он, видимо, спросил в чем причина остановки и поехал дальше, а вслед за ним тронулась и машина. У нас отлегло от сердца. Подождав, когда машина отъехала от нас метров на 200, мы встали и бросились бегом через шоссе. Добежав до противоположной стороны, я запнулся о какое-то бревнышко и со всего размаха ударился головой о противоположную сторону кювета. У меня из глаз посыпались искры, и я на мгновение потерял сознание. Когда я очнулся, то увидел, что товарищи мои бежали по огородам в сторону деревни; я поднялся и побежал за ними, боясь их потерять.

Вскоре около околицы мы соединились вместе, большак мы перешли; теперь перед нами стояла задача - не замерзнуть. Мы промокли насквозь, целый день шли, ничего не ели и даже в этот день не думали о еде. Надо было где-то переночевать и обсушиться, а для этого надо было зайти в какой-нибудь дом.

Но где мы? Может быть, это Иваньково? А может быть, соседнее селение? Конечно, мы шли точно, как сказала нам учительница, но мы могли незаметно для себя сбиться с пути. И если это Иваньково, то не произошло ли изменений с прошлой ночи, и нет ли в деревне немцев?

Эти вопросы были слишком важными. От решения этих вопросов зависела наша жизнь.

Оставаться этой ночью на улице мы не могли - мы слишком устали, были голодны и могли замерзнуть в нашей насквозь сырой одежде. Надо было узнать, есть ли немцы в деревне. Мы тихонько, со стороны огородов, подошли к крайней хате, которая стояла по левую сторону от деревни, если к ней подходить от шоссе.