Тони Браун - Хендрикс, Последние 22 дня

Итак, вернёмся к Монике. Весь вечер она провела в состоянии всё усиливающегося напряжения эмоциональных сил и чтобы остановить Джими, который говорил не смолкая, и/либо в попытке его усыпить, понимая, что ему надо выспаться, чтобы восстановить силы перед завтрашними предстоящими деловыми встречами и полётом в Нью–Йорк, она, тренированная фигуристка, да ещё в состоянии аффекта, обмотав полотенцем шею Джими (Джими помылся и полотенцем были завязаны волосы) и сев верхом на грудь тощему гитаристу с вегето–сосудистой дистонией [думаю, сначала Джими воспринял это всё как игру], стала насильно впихивать в него одну за другой таблетки снотворного (в её состоянии время раздвинулось и она никак не могла понять почему он не засыпает), давая запить их красным вином. Проделала она это с таким жаром, что Джими захлебнулся. Спустя мгновение Моника почувствовала облегчение и, в силу своей болезни не помня ничего и придя в себя, позвонила Энджи, затем Альвинии, разбудив при этом Эрика, и сообщила, что не может разбудить Джими, на что тот ей спросоня сказал, чтобы она "сварила ему кофе и побила по щекам." Моника помылась, расчесала волосы, переоделась во всё чёрное, к этому времени подъехали друзья (Эрик, Джерри, Терри и Альвиния) и прибрались в квартире, закопав всё лишнее в саду (принесённое Девон/гостями). Затем, вызвав скорую, увезли Монику с собой, оставив дверь открытой. На всё это и ушло те 5 часов, о которых недоумевает Кати Этчингем.

Так, она навечно привязала Джими к себе, затворнически проведя остаток жизни и создав из своего убежища что–то вроде музея–культа Джими Хендрикса. И спустя 25 лет, запутавшись в сетях Ди, сама оборвала нить своей жизни.

Как–то однажды Джими сказал своему другу Куртису:

— Если человек думает улучшить своё самочувствие с помощью лекарств/наркотиков, то со временем они разрушат в конечном итоге его душевный потенциал.

Именно это подразумевал Джими, когда предостерегал Монику от огромного количества лекарств (в устах журналистов превратившихся в наркотики), которые постоянно принимала Моника, ссылаясь на некоего своего доктора, который их ей прописывал.

После официального заключения сотрудники похоронного бюро Кеньён и Ко, расположенного как раз напротив больницы Святой Марии, подготовили тело Джими к отправке в Сиэтл. Одежда Джими была настолько испачкана, когда его привезла скорая в больницу, что Моника настояла на том, чтобы Джерри Стикеллз заменил её. В итоге, служители культа одели его в рубашку, которую обычно носят канадские лесорубы, и тёмно–синие джинсы, одежду, какую сам Джими никогда бы не надел. Моника также потребовала от Джерри Стикеллза, чтобы сняли все драгоценности, которые Джими обычно носил.

Всё это она требовала в такой же странной манере, в какой пыталась сохранить себе гитару Джими, хотя именно Джерри Стикеллзу пришлось следить за тем, чтобы наложили грим именно так, чтобы Джими выглядел естественно и именно у него оказались все украшения Джими, снятые с него в больнице. Если, как утверждает Моника, она присутствовала в больнице в качестве невесты, то они должны были быть переданы ей.

В четверг 29 сентября Джерри Стикеллз в последний раз проследил, чтобы с Джими было всё в порядке, сопроводив его тело до Сиэтла. Отпевали Джими 1 октября в Данлэп баптисткой церкви на Райнер–Авеню–Саут в присутствии родственников и друзей. [Предугадать шутки Судьбы невозможно, ведь из этой самой церкви его с позором выкинули, когда он был совсем ребёнком, только потому, что был "несоответствующе одет", тогда он поклялся себе: "Пока жив ноги моей не будет в этой церкви".] Пертонелла Райт спела три спиричуэлза: Just A Closer Walk With Thee, His Eyes Is On The Sparrow и The Angels Keep Watch Over Me.

166

Панегирик произнесла старинный друг семьи Фредди Мэй Готье. Она зачитала стихи из песни Джими Angel и поэму, которую написал брат Джими, Леон Хендрикс. В ней были такие строчки:

"Я испытал какое–то сюрреалистическое ощущение, когда вошёл в церковь, набитую всеми этими сотнями людей, пришедшими на церемонию, — пишет Леон Хендрикс [стр. 211]. — Сплошной, ничем несдерживаемый поток эмоций. Каждый раз, как я видел кого–нибудь из родственников, моё сердце сжималось всё сильнее. Такой силы грусть я никогда прежде не испытывал. Мы с отцом прошли по центральному проходу до своих мест в первом ряду. Джун, Жени, бабушка и дед сели рядом с нами. Никто и не пытался сдержать рыдания. Слёзы, слёзы, море слёз. Вот Ноэл Реддинг и Мич Мичелл, а там Бадди Майлз, и Джонни Винтер, и Майлз Дэвис. Даже мэр Сиэтла, Вес Ульман, был здесь. Когда я обернулся, то увидел не менее пятидесяти молодых женщин, одетых в чёрное и скорбящих о смерти Джими. Вы может быть подумали, на их месте должны были быть его бывшие, но так и было на самом деле. Но узнал я среди них не более нескольких.