Александр Штейн - Повесть о том, как возникают сюжеты

Чем пленил?

Засевшим в нем, с двадцатых годов, бесом неугомонности.

Детское во взрослом всегда обаятельно.

Наблюдал его, немолодого, но с неотразимым мальчишеским очарованием — то в кабинете, то на строительстве плотины, то в колхозе, даже на свадьбе тракториста. Богатый жених в честь гостей устроил за свой счет беспроигрышную лотерею, гости тянули билетики «на счастье» — кто выигрывал велосипед, кто швейную машину «Тула», а один гость вытянул мотоцикл, не помню уж, с коляской или без оной…

Не всегда видел секретаря благостным, как на этой веселой и размашистой свадьбе, — бывал и разъяренным, почти бешеным.

Он сам — из этих, когда-то забытых и богом и дьяволом мест, отсюда ушел на войну, вернулся сюда вновь после того, как прошел фронт и чужие земли и видел чужие небеса и чужой образ жизни, масштабы его представлений расширились необычайно, многое обернулось по-иному, воротился домой, полный надежд и упований. Это отличало таких, как он, ветеранов второй мировой войны от потерянного поколения мировой войны первой, запечатленного Ремарком и Олдингтоном, Хемингуэем и Дос Пассосом.

С верой комсомольца двадцатых годов, знающего, ради чего и для чего он жил, живет и будет жить, кинулся с головой в будни района, сумел сделать эти будни поэзией своего существования и ее смыслом; центр своего района, еще недавно глухой и неприглядный кишлак, превратил в маленькую очаровательную столицу. С детским торжеством поглядывал на гостей, неожиданно привезя их в только что отстроенный широкоэкранный кинотеатр на тысячу мест.

Сейчас, попадая даже в небольшой город, мы — уже беглым, уже привычным взглядом — фиксируем «модерновые» очертания гостиницы, Дома культуры, кинотеатров, даже детских яслей.

Но тогда обнаружить в недавней дыре, до которой во времена моей юности скачи три года и все равно не доскачешь, только что отстроенное здание с тысячами солнц, отражавшимися в стеклянных стенах, было примерно таким же впечатлением, как, скажем, зрелище ста трех этажей Эмпайр-Билдинга в Нью-Йорке.

— Ну! — воскликнул секретарь, введя в зал кинотеатра приезжих гостей. — Хуже, чем в Москве?

Не хуже.

Но, на беду, одному из приезжих понадобилась уборная. Во вновь построенном здании она почему-то уже была на ремонте и наглухо забита досками. Гостя повели на улицу. Там была обыкновенная, дореволюционная, среднеазиатская уборная со всеми вытекающими отсюда антисанитарными последствиями. Подойти к ней, к сожалению, было невозможно — мешали загаженные подступы. Секретарь ничего не сказал вновь назначенному директору вновь отстроенного учреждения культуры. Только глянул на него. Но этот взгляд, как поцелуй в «Последней жертве» Островского, — дорогого стоил! А нам сказал сдавленным голосом: «Спутник запустили. А…»

И сунул в рот папиросу трясущейся рукою, отчего директору кинотеатра стало совсем плохо.

…Когда-то И. Бабель влюбился в первого секретаря Кабардино-Балкарского обкома Бетала Калмыкова.

Влюбился, как способен влюбиться художник, найдя прекрасную человеческую особь, словно бы вырезанную могучим резцом природы.

«Главное, — писал Тренев, рассуждая о нашей профессии, — чтобы автор был глубоко взволнован теми образами, которые он выводит на сцену, чтобы изображение явилось для него такой же могучей потребностью, которую он уже не может не удовлетворить, иначе это будет огромная творческая неудовлетворенность. Самое главное — это то, что волнует автора. Необходимо, чтобы у писателя был не только писательский, но и человеческий талант».

Бабель отправился с Беталом Калмыковым в горы, неотступно следовал за ним в его поездках по аулам, стал тенью этого человека. Слушал его речь, полную неожиданных метафор, был молчаливым свидетелем его диалогов с древними стариками и юными горянками, его речей, то патетических, то кипящих негодованием, попадал вместе с ним в острые драматические и житейские ситуации…

И, возвращаясь в Нальчик, в гостиницу, где ждала его жена, увлеченно рассказывая ей о своих путешествиях, вдруг замолкал.

И сам себе задавал вопрос:

— Бетал Калмыков — что это такое?

Однажды, вернувшись из такой поездки, Калмыков повел Бабеля в новое здание Госплана, высившееся в маленькой горной столице, на ее центральной площади.

И там обнаружил грязную уборную.

Кричал председателю республиканского Госплана:

— Вы дикий и некультурный человек! У вас в уборной — грязь! Грязь в уборной! Грязь!