Олег Дорман - Я медленно открыла эту дверь

На эту дачу мы ездили и с другими бабушкой и дедушкой, папиными. Это был впечатляющий контраст. Тотального контроля с ними и абсолютной свободы с ней. Мы до сих пор с Алисой вспоминаем.

Алиса: А как она разбиралась с алкашами, которые к нам приходили!

Саша: Один раз пришли дверь нам продавать. И бабушка купила эту дверь!

Алиса: За бутылку водки.

Саша: Она ехала туда всегда с ящиком водки.

Алиса: Она знала, что там в ходу.

Саша: Вёз нас на машине ее друг Ленчик. Мы ехали с вещами и звенящим ящиком водки. И всё, что происходило на даче – выкорчевывание старых сараев, достройка большой веранды, ремонт забора, – всё это исправно делалось за бутылку. Вся деревня работала на бабушку. У нее были договоренности там, тут, магазин сообщал нам, когда привезли свежее молоко, здесь хранили наши вещи, пока нас нет, там следили за картошкой, которую мы не сажали, но часть поля считалась нашей. Вся деревня по ее правилам существовала.

Алиса: Она умела.

Саша: А когда мы приезжали, все знали, что она приехала, и начиналось паломничество. Но не ради попрошайничества – ради работы. Это ее талант: к ней шли просить дела. Обычно же алкаши приходят и просят «дай», «ну, пожалей», «ну, помоги». А тут – дай работу.

Алиса: «Тебе надо чего сделать?»

Саша: Они знали: если попросить работу, она ее даст. Как волшебница в моём любимом мультфильме Миядзаки – никогда не отказывала.

Алиса: Всегда давала людям работу. Шанс давала.

Саша: И это была для меня тоже какая-то неведомая прежде бабушкина сторона. Потому что я и на Курсах бабушку наблюдала. Однажды там происходила какая-то встреча очень крутых киношников, и я несколько дней подряд помогала с чаем, кофе, бутербродами, была на побегушках. Но никто не должен был знать, что я внучка. Только по имени-отчеству, близко не подходить, лично не обращаться. На расстоянии вытянутой руки. Бабушка, которая была там, – это одна бабушка. Бабушка, которая приезжала к нам в Камергерский, – другая. А вот бабушка на даче – это самое теплое воспоминание. Она максимально близко нас к себе подпустила. Разрешила нам, помнишь, выстроить домик на чердаке. Очень многое нам позволяла – только там. У меня ощущение, что там она была как будто на необитаемом острове.

Алиса: Мы лабораторию себе сделали. И она приходила смотреть.

Саша: У меня чувство, что для нее было важно, что ее никто не будет оценивать. Она на этой даче…

Галя: Расслаблялась.

Саша: Да. «Вы делайте, что хотите, меня не трогайте». Она читала, она раскладывала пасьянс, она подолгу пила кофе и смотрела в поле это огромное, открывавшееся прямо за нашим домом. И очень много была в себе.

Алиса: Удивительный контраст. Я помню, как первый раз приехала к ней на работу в Тишинский – мы с тобой вместе приехали. И вот это впечатление, когда нас завели в ее кабинет с табличкой, большой, темный, с бабушкой за большущим столом. Прежде ты никогда не видел человека на работе, ну, бабушка и бабушка, всегда очень занята, а тут вдруг тебе, маленькой девочке, становится понятно, что это большой человек. В чей кабинет все приходят, слегка наклонив голову. И чувствуешь такую гордость…

Саша: И хочется крикнуть: я внучка!

Алиса: А нельзя.

Саша: Если мы где-то бывали с бабушкой, она никогда не говорила «это моя внучка Саша» или «это моя внучка Алиса». Она говорила «это галина дочь». А уж кто знал, кто такая Галя, тому дано было понять, кто мы. Дедушка, кстати, вообще не разрешал нам звать его дедушкой.

Галя: Он это перенял от своей мамы, моей бабушки. Она считала, что слово «бабушка» старит и принижает. А я для себя очень рано поняла, что бабушка – не возрастной ценз…

Саша: Это награда, я считаю, вообще.

Галя: Да. И я – бабушка. Я бабушка целиком и полностью! Вязание, пироги, шапочку надела, нос вытерла…

Саша: А одобрения ее мы так, в общем-то, и не добились. Какими бы любящими, внимательными ни были, как ни пытались услужить, помочь. Единственный период, когда я более-менее ее удовлетворяла, – когда я работала в кино. Художником-гримером. Вот в тот период она со мной разговаривала всерьез. Задавала мне вопросы, получая на них ответы, не всегда была довольна, потому что ей казалось, я должна бесконечно двигаться вверх, вверх, вверх, только вверх: не надо в одном состоянии находиться, надо добиваться, достигать. И даже когда я добилась – не ставя, честно говоря, такой цели перед собой, – каких-то с ее точки зрения достойных высот, всё равно было недостаточно. «Почему ты остаешься на сериалах? Надо идти дальше, в большое кино». И неважно, в каком положении было тогда кино: надо, ты всё время должна идти вверх. И в момент, когда я решила, что больше хочу быть матерью, что мне это ближе, – всё, она разочаровалась во мне совершенно. Из-за того, что я ушла из кино. «Как ты могла!» И с тех пор что бы я ни делала, как бы себя ни проявляла, – всё, нет, крест. На Алиске крест был поставлен давно. И мы стали ей неинтересны, по большей части. Особенно когда у нас появились дети.