Елена Юнгер - Друзей прекрасные черты

Я тогда уже знала наизусть его стихи: «Девушка пела в церковном хоре…» Мне кажется, я с абсолютной точностью могла бы воспроизвести его чтение этого стихотворения. Так ясно и мощно оно звучит в моих ушах. Конечно, я никогда не позволю себе такого кощунства.

Сколько грозных событий прошло с тех пор, сколько пролетело радостных мгновений, но ничто не затмит в моем сознании образа поэта, не заглушит его голоса.

Так и стоит он перед глазами на театральной сцене, с белым цветком в петлице. Печальная, смущенная улыбка на губах, сияющий нимб колышется вокруг головы.

Благодарю судьбу. Я была на его вечере. Я видела и слышала Александра Блока.

С утра дул ветер с моря. Когда мы с соседскими мальчиками бежали в школу, вода в Мойке стояла высоко. Ничего необычного в этом не было.

Но, возвращаясь домой после уроков, пришлось бороться с настоящим ураганом, с трудом преодолевая сильный напор ветра. Казалось, что идешь упираясь в мягкую, но очень упругую стену. Спирало дыхание, разбирал бессмысленный смех, охватывало щекочущее и вместе с тем какое-то торжественное волнение. Тополя, посаженные вдоль берега, гнулись, ветки скрипели, с треском ломались и уносились разгулявшимися волнами. Вода поднялась почти до самого тротуара. На него сыпались едва начавшие желтеть листья. Сорванные ветром, они слетали на гранитные плиты и тут же вздымались вверх, кружились, подхваченные вихрем.

Дома все уже сидели за обеденным столом. Окна столовой выходили во двор на глухую стену, а окна маминой комнаты смотрели прямо на Мойку. Все по очереди вскакивали с места и бегали туда взглянуть, не вышла ли она из берегов.

Один только швед — милый, застенчивый молодой человек в больших круглых очках, похожий на известного киноактера Гарольда Ллойда, — невозмутимо продолжал есть. Он жил у нас около месяца. Дедушку попросили приютить его на некоторое время, — живя в семье, он мог бы совершенствоваться в русском языке. Не знаю, удалось ли ему впоследствии добиться каких-нибудь успехов. По-русски он знал слов двадцать, ни на каком языке, кроме шведского, не изъяснялся, а в нашей семье по-шведски никто не говорил. Объяснялись мы, главным образом, жестами, общались только за едой. Ел он исправно и аккуратно, ничего не оставлял на тарелке, тщательно складывал салфетку, говорил «блягодару» и уходил к себе в комнату, вероятно в одиночестве совершенствоваться в русской речи.

В этот день он меня поразил. Я запомнила его на всю жизнь.

Взволнованные вопли очередного наблюдателя из маминой комнаты заставили всех вскочить и кинуться к окну.

Мойка выхлестнулась через край и широкими рябыми языками заливала мостовую. Мгновенно вода докатилась до дома и ринулась в полуподвальную столярную мастерскую несмотря на плотно заделанные окна. Чугунная решетка с гранитными столбиками на глазах исчезала под водой. Быстрота прибывания казалась немыслимой, неправдоподобной. Вот уже и решетка исчезла, несколько секунд продержались маленькие плоские островки мокрого камня, самые высокие точки речной ограды, и ушли под тяжелую черную массу воды. Еще немного, и высокие перила Храповицкого моста, перекинутого через Мойку в месте слияния ее с каналом Круштейна, почти затоплены. Только изредка, между пенистых гребней, показываются их деревянные хребты. Перед глазами — широкое водное пространство, волны плещутся о глыбы домов. Странный, страшный звук — несуразный в центре огромного города.

Какой-то приземистой, нелепой тумбой торчит из темной воды верхняя половина изящнейшего павильона Бобринского особняка.

Бегу в столовую посмотреть, что делается во дворе. В просторную подворотню довольно плавно, широкой лавиной движется водная сила. Площадь двора, вымощенная булыжником, скрыта полностью.

А швед не торопясь доедает котлету и принимается за компот.

Несусь по коридору в кухню, к черному ходу. Уже подбегая к двери, слышу за ней непонятный хриплый рев и шум водопада. Мы живем во втором этаже, здесь вода кажется очень близкой. Стоя на площадке черной лестницы, перевесившись через перила, с ужасом смотрю на мощный бурный поток. Прорвавшись со двора в небольшую входную дверь, с жутким воем он хлынул по узкой лестнице в подвал, где находились дрова. Что Ниагара по сравнению с этой силой! Клокоча и бурля, он выворачивает железные перила, грохоча по крутым ступенькам, сносит все, что попадается на пути. В водовороте крутятся вырвавшиеся на свободу поленья, тяжелыми ударами сбивая со стен штукатурку. Страшно, но оторваться от этого зрелища невозможно. Зову своих — в гуле и грохоте водопада ничего не слышно. Бегу за ними в столовую. Швед все еще сидит за столом, педантично складывает салфетку.