М Орлова-Смирнова - Памяти Сергея Александровича и Елены Александровны Нилус

Он тоже уже все услышал, так как окно из их комнаты тоже выходило около террасы. Как-то успела быстро пройти в свою комнату, завернула тетради в простыни и пошла обратно на кухню. Выйдя в коридор, слышу слова: «Никому никуда не выходить.» Но я продолжаю идти на кухню, где один из военных подходит ко мне, берет рукой за край простыни и спрашивает: «Что вы несете?»

Я довольно резко выдергиваю из его рук простыню и говорю: «Грязное белье, видите, я стираю». Он идет за мной следом, и я у него на глазах бросаю сверток на кучу грязного белья, которое я приготовила к стирке, думая с ужасом, что военный сейчас все развернет.

Но, слава Богу, он этого не сделал, только сказал: «Прекратите стирку». Я пожала плечами и говорю: «Ну, если нельзя, не буду». Он уходит.

Начался тщательный обыск, сначала в комнате Сергея Александровича, затем в остальных комнатах.

У нас в доме было много книг, хранились письма родственников, друзей, и даже жениховские письма моего отца. Все досконально прочитывалось и это заняло весь день до сумерек. За это время я улучила момент и бросила тетрадку за печку на кухне, между задней ее стеной и стеной кухни. Уже в сумерках, обозленные тем, что понапрасну проделали такую работу, начали обыск па кухне. И хотя в доме ничего противозаконного не было обнаружено, на кухне искали везде, в печке, на печке, даже в печной трубе. Глядя на это, я очень волновалась, что найдут тетради, но, слава Богу, за печкой они искать не стали.

Очень тяжелый день мы пережили, хотя все кончилось благополучно. Вероятно и на Сергея Александровича это событие оказало плохое действие, потому что после этого приступы болей в сердце участились.

Он чувствовал себя виноватым перед моим отцом, хотя отец мой старался убедить его, что нисколько ни в чем его не обвиняет.

Потом он рассказал, что был арестован в Киеве и долго находился в какой-то очень строгой тюрьме, которая носила название «каменный мешок». Рассказывал, как грозил ему расстрелом Киевский прокурор за то, что Сергей Александрович якобы способствовал тому, что его книга «Великое в малом» была переведена на иностранные языки и попала за границу.

Сергей Александрович отвечал ему, что ни в переводе книги на иностранные языки, ни в пересылке ее за границу, он не только не участвовал, но и не знал. «Кроме того , —сказал Сергей Александрович прокурору, — если вы меня расстреляете, то этим докажете правильность написанного мной в этой книге».

«Вот в том-то и дело» — стукнул по столу кулаком прокурор. Сергей Александрович говорил, что книга его «Великое в малом» с сионскими протоколами была в Петербурге скуплена в первый же день поступления ее в продажу. Так что даже Сергей Александрович сам не мог приобрести ни одного экземпляра и у него книги этого издания не было.

В конце-концов Сергея Александровича освободили, признав его «коечным больным» или, может быть, боялись применить к нему суровые меры, так как книга его была известна за границей и Сергей Александрович говорил, что он даже получил посылку от Форда.

Но этого «коечного больного» потом все время высылали из одного места в другое, лишив совершенно спокойствия. Вскоре после этого события я уехала с детьми в Москву, и к родителям приехала только на Святки.

Елена Александровна часто мне писала и нередко упоминала в своих письмах о том, что Сергей Александрович чувствует себя хуже, что несколько раз были у него тяжелые сердечные приступы с потерей сознания. Когда мы с мужем и детьми приехали к родителям, Сергей Александрович встретил нас словами: «Уже последние звонки мне даны, Левушка.» Но и сам он и Елена Александровна были по-прежнему спокойны и светлы духом, и также со всеми ласковы и приветливы.

Пробыв в Крутце несколько дней, мой муж уехал в Москву на работу, а я с детьми осталась еще погостить у родителей. И комнате Сергея Александровича был образ преподобного Серафима Саровского, где он изображен согбенным, с палочкой. Сергей Александрович как-то сказал: «Вот батюшка идет с палочкой и указывает мне дорогу. Куда он приведет меня, там я и буду.»

Слова эти оказались пророческими. Наступило 1-е января старого стиля. Новый год церковный. Накануне вечером мы сидели в комнате Сергея Александровича, и он читал нам вслух житие святителя Василия Великого из славянской Четьи Минеи, хранившейся в нашем доме с давних нор. Я до сих пор помню многое из того, что содержалось в прочитанном житии.

Утром, как обычно, они с Еленой Александровной были у заутрени и литургии и, вернувшись, завтракали со всеми.