Николай Колбасов - Воевали мы честно [История 31-го Отдельного Гвардейского тяжелого танкового полка прорыва. 1942-1945]

Ко времени моего рождения все дети деда жили отдельно, своими семьями. Дед Степан остался с младшим сыном, моим отцом Петром.

Незадолго до моего рождения сгорел наш дом, и я помню уже новый, довольно хороший дом, правда, не совсем законченный. Он стоял на краю деревни по дороге в Гору. Рядом была сгоревшая ветряная мельница, от которой остались одни огромные жернова из шершавого камня. Сын Дарьи Ивановны Ваня иногда приносил стеклянный бисер, и мы на жерновах разбивали его камнями.

Перед домом был палисадник с красивыми цветами. Особенно выделялись георгины. Их в деревне, кажется, больше ни у кого не было. В углу палисадника, у ворот, рос молодой клен. Посреди участка был небольшой круглый пруд, метра четыре в диаметре. В саду несколько молодых яблонь.

В Горе когда-то было помещичье хозяйство. Еще дед моего деда работал там у помещика, изготовляя колбасы, за что и получил прозвище «дед Колбас». Отсюда и пошла наша фамилия — Колбасовы.

Вскоре отец стал на зиму уезжать на заработки в Ленинград. Я рано научился читать и писать и уже в четыре года сочинял отцу письма. Как говорила Марфа Степановна, писал: «Папа, пришли ныны», что означало — «Папа, пришли гармонь». В деревне было много гармонистов. Имелся свой мастер-гармонщик, делавший хорошие голосистые гармони. Его семью так и звали — Гармонщиковы.

Помню свои первые книжки. Одна была про охотника. На картинках был изображен охотник в каком-то тирольском костюме. Другая книжка была про пожарных.

Местность вокруг деревни была красивая, особенно около речки. Леса не было, но имелся небольшой низкорослый лесок, называемый выгородкой. Осенью там собирали грибы. Разноцветные сыроежки у нас назывались горянками.

В речке было много рыбы. В ручейке около Заборья мы ловили мальков, а из реки отец часто приносил крупную рыбу: судаков, налимов, лещей. Однажды зимой после подледного лова он принес и высыпал на стол гору мороженых окуней. Я брал их и как холодными камнями стучал по столу.

Время от времени на спиртоводочном заводе производились сбросы в реку отходов производства — барды. Это был прекрасный корм для скота, особенно для свиней, хотя и хмельной. Когда барды накапливались излишки, ее сбрасывали в реку и этим травили рыбу.

Как-то по деревне разнесся шум. Народ с криком бежал к реке. По ней кверху животами плыла рыба, в основном крупная. Воды не было видно — все было забито дохлой рыбой.

Как-то ранней весной, только успел сойти снег, мы, ребятишки, побежали босиком на луг около Симанихи. У кого-то оказались спички. Подожгли сухую траву. Огонь побежал по лугу. Мы очень испугались, но все же своими рубашонками смогли сбить огонь.

Однажды мама послала меня к дяде Ване за сметаной. По дороге на меня напал гусь и начал клевать в спину. Хорошо, кто-то из взрослых помог отбиться. Долго после этого я говорил: «Гуся-кака».

В пруду, для корма скоту, мочили хряпу — ботву растений, траву. На жерди, перекинутой через пруд, лежала доска. Мне было года три, когда я, воспользовавшись тем, что мать пошла к соседям, забрался на доску и стал макать палкой хряпу в воду. Доска качнулась, и я свалился в пруд. Каким образом выкарабкался, не знаю, но вылез и, весь мокрый, облепленный травой, с плачем побежал к дому. Какая-то женщина крикнула: «Проса, твой Коля утонул!». Мать чуть не умерла. И, уже увидев меня целым и невредимым, долго еще не могла успокоиться.

Напротив нашего дома, у соседа Тимы, в саду рос огромный дуб. На его вершине было прибито колесо от телеги, на котором аисты свили гнездо. Зимой, во время большого поста, когда мы с братом просили дать нам молока, мама, указывая на гнездо, говорила: «Нет молочка. Оно унесено вон на то дерево».

Под полом был погреб. Мать спускалась туда и доставала морковку, свеклу и другие овощи. К весне они начинали прорастать, и я с интересом рассматривал молодые бледные побеги.

Когда в 1928 году родился брат Миша, мама оставляла меня его нянчить, а сама уходила работать в поле. Иногда я таскал малыша на поле к матери. Дорога как пухом была покрыта мелкой глиняной пылью. По этой мягкой теплой пыли я — то нес, то волок брата. Как-то раз мама взяла малыша с собой. Положила его в тени куста, но, заработавшись, забыла о ребенке. Когда тень ушла, брат оказался под палящим солнцем. Лицо мальчика обгорело. Лечили ожег жженым яичным желтком. Над лучиной держали желток, он плавился и капал на блюдце. Этим составом смазывали лицо и вылечили без последствий.