Борис Ерёмин - Воздушные бойцы

Наконец настал день штурма Сапун-горы. В тот день мы совершили по нескольку боевых вылетов, сопровождая Ил-2. Впечатление было такое, что на Сапун-горе нет ни одного квадратного метра чистой земли: вся она как будто состояла из сплошных огневых точек. В воздухе было столько трасс, столько огня, что трудно было понять, откуда идут эти трассы. Они как бы вырастали из самой Сапун-горы, из земли… С воздуха на Сапун-гору тоже обрушилась лавина огня. В этом потоке металла летчики-штурмовики умудрялись фиксировать огневые точки и методично их подавляли.

Бой длился много часов, но все же и этот сложнейший оборонительный рубеж противника был преодолен. Взята Сапун-гора. Взята Сахарная Головка. Путь в Инкерман открыт…

9 мая Севастополь — город русской славы — был освобожден.

Восемь месяцев беспримерно оборонялся город в сорок первом и сорок втором годах. Восемь месяцев гитлеровцы не могли взять эту твердыню. И всего несколько дней потребовалось нашим наступающим войскам, чтобы очистить от противника город.

Наша авиация еще продолжала добивать остатки гитлеровских войск, топила суда, на которых фашисты пытались удирать. 12 мая остатки некогда мощной крымской группировки противника были сброшены в море. Военные действия в Крыму завершились.

В первые дни на наших аэродромах было как-то непривычно. Дежурные звенья истребителей находились в боевой готовности, но не было боев, не было стрельбы, не тянулись с земли огненные трассы. Это рождало новые странные чувства и ощущения, от которых отвыкаешь на войне. Как [250] всегда, было много работы у техников. Ремонтировали самолеты, меняли на машинах старые латки, подкрашивали.

Мы меняли обмундирование, отмывались в банях, писали письма родным, друзьям и знакомым. Все хорошо понимали, что этот краткий отдых скоро, очень скоро закончится и мы будем переброшены на другие фронты.

19 мая мне удалось побывать в Севастополе. Город был знаком по довоенным временам — я ведь заканчивал Качинскую летную школу, которая тогда располагалась севернее Севастополя.

По пути из Симферополя в Севастополь по дорогам двигались сплошные колонны пленных. Очень много румын в светло-зеленых потертых френчах. На головах — панамы, береты и даже высокие шапки. Немцы держались в колонках особняком. Лица равнодушные, выцветшие глаза. У каждого к поясу была пристегнута консервная банка. Аккуратисты!

Наши офицеры и солдаты, глядя на эти банки, иронизировали:

— А они предусмотрительные, представители «высшей» расы…

— С банкой у пояса не пропадешь!

Охрана у пленных символическая: один-два солдата на сотни человек. Бежать гитлеровцам все равно некуда, а они сами соблюдают порядок, следуя по крымским дорогам. Да, сейчас они покорны, ко всему безразличны. А всего несколько месяцев назад это были насильники и мародеры…

Чем ближе к Севастополю, тем больше разбитой немецкой техники. Кое-где еще не убраны трупы.

Находиться на улицах Севастополя тяжело. Нет улиц, нет кварталов — есть руины. В городе уцелели считанные здания. Возле Графской пристани — два дома, арка. Торчат трубы, мачты затопленных в бухте судов. Жителей почтя не видно. А может, их почти не осталось в городе. Кое-где еще рвутся мины.

По дороге на мыс Херсонес по сторонам сожженные и разбитые машины всех европейских марок, орудия, бронетранспортеры, повозки. Дышать становится тяжело. У берега разлагаются трупы фашистов и пристреленных битюгов. Видны затопленные баржи, лежащие на боку катера. У самой кромки берега — несколько плотиков, связанных из досок с закрепленными на них канистрами.

Вот и последний в Крыму аэродром гитлеровцев. Площадка небольшая, примерно 1000 на 1300 метров, сплошь заставленная поврежденными самолетами. Здесь остовы [251] сгоревших ФВ-190, Ме-109, Хе-111, несколько самолетов связи типа «Физлер-Шторх». Развороченные землянки. И всюду трупы, трупы, трупы… Я не испытывал никакой жалости. Ничего, кроме брезгливости и отвращения. «Гости» были незваные, и свое получили.

Осмотрев кладбище разбитой техники, которое представлял собой аэродром в Херсонесе, я вполне был удовлетворен результатами нашей работы. Ведь и те стокилограммовые бомбы, которые мы подвешивали под крылья своих истребителей, тоже сделали свое дело.

Вернувшись на свой аэродром, я занялся текущими делами. Среди всяких дел одно оставило в моей памяти грустное воспоминание. Я распрощался со своим боевым самолетом.

Это было неизбежно. Як-1 Ферапонта Петровича Головатого прошел долгий боевой путь от Сталинграда до Крыма. Он оказался живучим, этот редкий подарок, и пережил многие самолеты, которые мы принимали в конце сорок второго года. Однако напряженные бои и полеты, открытое хранение на воздухе сделали свое дело. Стала коробиться обшивка крыльев, кое-где вспучивалось покрытие. Это уже было опасно, так как в воздухе при перегрузках во время боя обшивка могла быть сорвана, и самолет стал бы неуправляемым. Свой ресурс этот истребитель-трудяга честно выработал. Но списать его обычным порядком, как самый заурядный самолет, я не мог и потому попросил авторитетную комиссию в составе инженеров 8-й воздушной армии и нашей 6-й гвардейской авиадивизии дать по состоянию самолета официальное заключение. В состав комиссии вошел и инженер-инспектор 8-й воздушной армии Анатолий Леонидович Кадомцев. В сорок втором году вместе со мной Анатолий Кадомцев — тогда еще инженер эскадрильи нашего 31-го гвардейского истребительного авиаполка — принимал от Головатого этот самолет на заводском дворе.