А Гейнс - Очерк боевой жизни ахалтекинского отряда 1880-1881 гг.

Панихида кончилась; но едва начали подымать носилки, как тихое пение «вечная память» было внезапно заглушено громовым залпом из всех орудий переднего фаса; таким образом, справивши кровавую тризну над братской могилой товарищей, выстрелами этими пригласили текинцев одновременно с нами заняться похоронами и своих.

День этот, исключая кровавого боя в садах Петрусевича, не представлял более ничего особенного: прелестная погода, установившаяся с 20-го декабря, продолжалась; после полудня наши успели укрыться с головою, вследствие чего и пальба с крепости стала заметно притихать; остальные проводили время обыденным порядком, но конец дня нельзя было назвать благополучным.

Около шести часов, внезапно усилившаяся пальба с крепости [22]вызвала всех из юломеек, и мы увидели, как на левой оконечности первой параллели кипела своеобразная спешная работа: параллель оказалась длиннее предположенной: нужно было ее укоротить; вследствие этого состоялось приказание, крайнюю левую часть засыпать и отступить; жребий пал на работавшую в этом, месте 10-ю роту Ставропольского полка и артиллеристов 6-й горной батареи. Для избежание большой потери, ротный командир, поручик Мерхелев, приказал производить отступление повзводно. Едва первый из них начал открываться, как текинцы, заметив нашу ошибку, подняли учащенную стрельбу; с повторением того же каждым последующим взводом пальба со стен становилась чаще и метче; энергичное обстреливание артиллерией не унимало неприятельских стрелков и, точно в отместку, они более всего зацепляли артиллеристов, переносивших ящики. Через пол часа отступила вся рота, перевезены два горных орудия и перенесены патронные ящики.

Не дешево обошелся нами день 23-го декабря; убиты были: один генерал, один майор, один есаул и 19 нижних чинов; ранены: сотник Алеников и 49 солдат, из которых большинство умерло.

Траншейные работники, еще не утомленные, с большою энергиею рылись целую ночь.

С ранним рассветом 24-го декабря жителям Денгли-тепе представилась совершенно новая картина: теперь не людей осветило перед ними солнце, а на значительном пространстве тянулись ломаные линии насыпей, из-за которых по всей длине, как перебрасываемые вершины волн, точно брызгами вылетала пыльная земля. Левее этих насыпей, если смотреть от крепости виднелся возвышенный редут № 2-го, с двумя горными орудиями; далее, еще выше, ясно обозначались два десятифунтовых орудия, смотрящих в амбразуры редута № 1-го, а правее его длинной полоской темнела четырехглазая батарея № 1-го. Вот сколько сил было употреблено в одну ночь, чтобы придать первым траншейным линиям самостоятельную оборону! Работы наши в траншеях не прекращались и днем; противник же, не видя цели, почтя перестал стрелять, продолжая нести потерю от артиллерийского огня.

В этот день прибыло четыре орудия батарейной № 1-го батареи 21-й бригады; вступив в состав боевой части войск [23]только с четырьмя зарядными ящиками, точно также как и две легкие дальнобойные батареи, прибывшие раньше, артиллеристы были очень недовольны ожидаемой обстановкой: сознавать свою бесполезность за неимением боевых зарядов и иметь в перспективе постоянное движение с обозом и неучастие в делах, не представляло нм большого почета.

Текинцы тоже не оставались без дела: они что-то копали в разных частях вала и особенно усердно работали над выдвигаемым вперед подковообразным укреплением перед Мельничной калой. Их работы интересовали и нас: вера азиатских племен, что неприступность крепости возможна только при высоте и толщине вавилонских стен, как то плохо вязалась с решением текинцев выдвигаться вперед небольшими укреплениями со слабейшими профилями: нам казалось, что это с их стороны более чем смелость.

Молча, почти без перестрелки, обе стороны трудились над окутыванием своих сил землею, чтобы лучше сберечь их для последнего боя лицом к лицу.

Вечером зоря не сопровождалась орудийным залпом, но, перед ожидавшими его текинцами, мы только отложили свой долг. Приказывалось быть готовым дать залп по крепости в полночь.

Сочельник кончался. Прохладная лунная ночь ничем не напоминала нам торжественно встречаемого в России вечера кануна Рождества. В окружавшей нас природе было так тихо и так мирно, что как-то резко негармонично отзывались в воздухе прерывающий ее отдаленный лай собаки, крик верблюда или внезапный выстрел. В pendant к этой могильной тишине, спали войска в лагерях, слали в траншеях, где работы были прекращены и, как изготовленные к погребению, спали артиллеристы в своих ровиках, прикрытые кошмами; только заряженный и наведенные внутрь крепости орудия переднего фаса служили единственным намеком на угощение.