Александр Яковлев - Воспоминания о людях и событиях

Насчет «кинорежиссеров».

Когда делали фильм «Нормандия-Неман», из Министерства культуры попросили меня принять режиссера картины и сценариста писателя Константина Симонова. Встретился я с ними. Просили они о содействии при съемках полетов французских летчиков на «Яках» во время Отечественной войны. Я дал необходимые распоряжения.

А теперь относительно пионеров.

Позвонил мне как-то один из секретарей ЦК комсомола с просьбой открыть в воскресенье выставку детского технического творчества в Политехническом музее. Я начал отказываться, но… «вы сами в прошлом авиамоделист…», «вас ребята знают»… «мы советовались в ЦК, рекомендовали вас»… «это партийное поручение»… Я согласился, приехал, выставка оказалась интересной, собралась масса ребят, выступил перед ними.

Все рассказанное кажется нелепым, как-то даже и не верится, что это было на самом деле. Однако что было, то было.

От одного из присутствовавших при описываемом ниже эпизоде, мне стало известно, что 16 октября 1941 года в кабинет к Сталину вошел Хрущев и, проявляя показную заботу о безопасности вождя, заявил Сталину, что ему нужно выехать из Москвы, так как по верным сведениям Хрущева, немцы через два часа уже могут быть в Москве. Сталин ничего не ответил по существу хрущевского предложения, а предложил пройти ему в приемную, изучить обстановку по имеющейся там карте и обещал его вызвать вновь.

Хрущев пошел в приемную, посмотрел на карту, хотя ему и так было известно положение на фронте, и сидел, ждал вызова Сталина. Сталин вызвал его только через 3 часа и, когда Хрущев вошел в кабинет, сурово сказал ему:

– Вы пророчили, что немцы будут здесь через два часа, – где ваши немцы?

И добавил:

– За распространение панических слухов полагается расстрел.

Вообще лично у меня создалось такое впечатление, что Сталин относился к Хрущеву полуиронически, а иногда даже смотрел на него как на шута горохового, но послушного и угодливого исполнителя.

Хрущев настойчиво и последовательно после смерти Сталина мстил ему мелко и злобно.

Он до такой степени ненавидел Сталина, что не удовольствовался кощунством над прахом последнего, но он не менее кощунственно переименовал город бессмертной славы советского народа – Сталинград.

Имя Сталина длительное время упоминалось и высмеивалось Хрущевым в связи с какими-нибудь ошибками не только прошлого, но, как ни странно, даже настоящего. «Культ личности» стал удобной ширмой для того, кто свои собственные, сегодняшние ошибки пытался свалить на Сталина.

Однако очень показательно, что еще при жизни Хрущева, когда он был в расцвете своего могущества и культ его достиг апогея, как признак неуважения к нему, в народе ходило множество анекдотов самого различного свойства и во всех анекдотах Хрущев, как правило, высмеивался.

После освобождения от должности и особенно после смерти, о Хрущеве и близких ему людях совершенно забыли, как будто бы их и не было.

О Сталине же ни при его жизни, ни после смерти, никогда не приходилось мне слышать ни одного анекдота, И если объяснить это тем, что при жизни Сталина за анекдот о нем можно было жестоко поплатиться, – то лучшим доказательством уважения к памяти этого человека является то, что и после смерти, если его и критиковали, но нигде и никогда не осмеивали, Хрущев сделал все возможное для того, чтобы развалить государственную дисциплину.

Он решил, что лично обласкав и облагодетельствовав, будучи на курорте в Сочи, какого-то жулика, он этим своим показным поступком сразу перевоспитал уголовный мир. По его указанию множество уголовников-рецидивистов было выпущено из лагерей и тюрем, которые принесли большие неприятности населению страны и огромные трудности милиции, долго еще после этого расхлебывавшей «гуманный» порыв Хрущева.

На площади Свердлова, на глазах у любопытных прохожих, с милицейским жезлом в руках он учил орудовцев тому, как нужно регулировать уличное движение на московских улицах.

Он уже взялся было за ликвидацию паспортной системы в стране. Он считал, что паспорт – наследие царского режима, механически перенесенное Сталиным в наше социалистическое сегодня, и что только трудовая книжка отражает истинное лицо советского человека.

Он – человек, имевший весьма поверхностное представление о грамматике родного языка – ведь даже резолюции свои он не мог писать без орфографических ошибок, – поощряемый псевдоучеными филологами, решил, что русский язык нуждается в реформе – в упрощении.