Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Кстати, от recital`я убыток двести тридцать долларов. Плохо. Я надеялся, что, по крайней мере, сыграем вничью.

С Башкировым была эти три недели крошечная размолвка (он не навестил меня, когда я чувствовал себя плохо), но сегодня он мне первый позвонил. Это делает ему честь, и я сейчас же заехал его навестить.

Сегодня работал больше, потому что меньше мешали.

Вечером был на втором выступлении Рубинштейна, Концерт Брамса. Хорошая и скучная музыка, сыгранная на этот раз отлично. Большой успех, а затем ужин у Рубинштейна в отеле, куда я поехал больше из-за Дагмары. Но набилась куча всякого народа, болтавшего на всех языках.

Днём концерт Рахманинова, наконец, с русской программой, и даже модерной: Рахманинов, Скрябин и Метнер. Сыграно превосходно, но выбрано плохо. Когда я зашёл в артистическую, где была куча народа, то Рахманинов меня принял очень странно: протянул большую, мягкую и любезную руку, но не прекратил разговора с каким-то джентльменом. На это можно обидеться, но идея в следующем: три года назад я неосторожно, хотя и за дело, покритиковал ему в лицо его исполнение Скрябина. Теперь он остерегался неподобающих рассуждений.

Так как человек, который приходит убирать мою квартиру, заболел испанской инфлюенцией, то сегодня убирала её хозяйка. Она подобрала шпильки, которые растеряла Дагмара (7 штук) и с холодным укором разложила их шеренгой на белом мраморе камина. Каждая шпилька колола меня за возмутительное поведение. Я сначала ахнул, потом покраснел, а потом мне было очень весело.

Подписал контракт с Duo Art на пять лет, по пять пьес каждый год, по двести пятьдесят за пьесу. На пять лет много, но при меньшем сроке они не станут тратить деньги на широкую рекламу. А это важно. Кроме того, я немедленно играю за два года, т.е. десять пьес, и получаю две с половиной тысячи долларов. Если к этому прибавить полторы тысячи, которые я получу за клавир «Апельсинов», то нежданно-негаданно моё лето оказалось обеспеченным. Я всё-таки никак не ждал, что выкручусь из положения. Думал, опять придётся занимать.

Дагмара сегодня не звонила, но она меня всё-таки обожгла. И вечером, лёжа на диване, я одобрительно восклицал: «вот проклятая девчонка!» и смеялся, вспоминая афоризм: «Бедный Годовский, такая дочь!»

Позвонил вернувшийся из Чикаго Капабланка (из трёхсот партий он проиграл три) и мы вместе завтракали. Затем я заторопился домой, потому что должна была прийти Гертруда. Она явилась, как всегда, аккуратно и независимо, и сказала, что одна очаровательная girl, которая в восторге от моего концерта, хочет прийти приветствовать меня. Она скоро должна пройти мимо по улице и если я хочу, чтобы она зашла, то Гертруда сделает ей знак. Я сначала сморщился, но так как Гертруда доказала, что она очень хороша собой, то я сказал all right и действительно сигнализация состоялась.

Явление своей очаровательностью превзошло все ожидания. Это была изящная американка, тонкая и гибкая. Из-под огромной шляпы выглядывало очень красивое лицо и выбивались густые волосы тёмной блондинки. Она просила простить её, что пришла без спросу, но она была в таком восторге и от моей музыки и от меня! В результате обе пробыли у меня больше трёх часов (я не отпускал их), причём Стелла Адлер, так звали её, была так прелестна, так мягка, так нежна и мечтательна, что Гертруда исчезла на третьем плане и дело кончилось драмой.

Второй акт быстро движется к концу.

Вечером я пошёл на «Пелеаса». Раньше мы собирались на него с Дагмарой, но ввиду отсутствия телефонов я отправился самостоятельно. В результате оба попали в одну и ту же ложу, так как оба получили пропуски от дирекции. Я ужасно хотел углубиться в слушание оперы, которая меня близко трогала, но, с другой стороны, присутствие Дагмары не могло оставить меня спокойным, а потому Дагмара испортила мне «Пелеаса», а «Пелеас» Дагмару. Я расстался с Дагмарой холодно и вернулся домой расстроенным. Камин, трубка и несколько философских мыслей возвратили мне равновесие.

Наиграл первые два номера для Duo Art: «Прелюд» Op.12 и две пьесы Скрябина. Немного волновался, потому что сознавал ответственность, особенно с собственными пьесами. Через пятьдесят лет будут справляться с этим и говорить: «А, он играл вот так». Поэтому нельзя делать произвольностей, но когда слишком начинаешь за собой следить, то невольно впадаешь в манерность. Это надо тоже избежать. Но, кажется, всё же сыграл недурно.