Василий Аксенов - Десятилетие клеветы - Радиодневник писателя

…Ага, так вот что он имел в виду, говоря об атаке на Маркеса! Ну, а что же насчет Грэма Грина? Грэм Грин, надо сказать, в отличие от упомянутого выше нобелевского романиста, принадлежал к числу моих любимых современных писателей. Мне очень нравилось, как он расставлял слова в своих «антибских рассказах». Где же я его-то задел, как же я с Грином-то разгневал леволиберальную общественность, пославшую ко мне Игрека ИгрекОвича? Ба, да ведь вот же совсем недавно упомянул где-то беседу Грэма Грина с неким советским писателем. Беседа была опубликована в «Литературной газете», и я по радио мимоходом съязвил, что, мол, к счастью, мистер Грин не знает русского языка, иначе бы смог заметить, что собеседник едва ли не зачислил его в святцы социалистического реализма. Ну, конечно, прогрессивного социалистического реализма, не сталинского, конечно, вот именно, в святцы ленинского, то есть чистого, незапятнанного, стало быть, социалистического реализма. Ну, а собеседником старого шпиона и католика то ли в Антибе, то ли в Лондоне был не кто иной, как наш приятель Игрек ИгрекОвич, вот в чем дело. Тогда по остаткам наивности я еще полагал, что Грин был бы возмущен, прочти он перевод приписанных ему ИгрекОвичем гладких, обкатанных, социалистических сентенций. Позднее я понял, что он мог бы быть и доволен такой интерпретацией своих слов, а может быть, и сам слегка говорил в этом стиле: нельзя исключить, что где-то в извивах его страждущей души жила и такая идея — прибиться с помощью ИгрекОвича к неизведанной еще моральной твердыне. Ведь жил же где-то в извивах этой души и странно интенсивный антиамериканский пафос, позволивший ему однажды заявить, что пляжи Калифорнии — это явление сродни ГУЛАГу. Там же ведь, в тех же извивах, жило и нечто не позволившее ему даже отдаленно предположить, что этим заявлением он оскорбляет не столь калифорнийцев, дурех, поклоняющихся божку sin&fun, сколь заключенных ГУЛАГа. Впрочем, что нам сейчас судить о воспарениях и заблуждениях покойного мастера прозы, если сейчас перед нами сидит его антипод, слывший при жизни Грина его большим другом? Грин тыкался туда и сюда как подслеповатый старый мальчик. Игрек ИгрекОвич зорко и четко прет в одном направлении.

— Ну и как ты себя чувствуешь здесь, предав всех своих «метропольцев» и убежав за границу? — вдруг спросил он меня. И снова все опять выплыло на поверхность: «деза», сфабрикованная в гэбэ и запущенная через московское отделение Союза писателей. И ее, теперь уже прямо мне в лицо, преподносит бывший товарищ!

— А не ты ли предупреждал меня, что я слишком долго уезжаю? Как можно слишком долго убегать? Не ты ли намекал на возможность автокатастрофы? — спросил я вместо ответа и подумал, что, если он сейчас приходит ко мне с этой «дезой», может быть, он является не только ее передатчиком, а в какой-то степени и автором? Ему ведь надо и самого себя, и меня убедить в том, что он действительно так думает, а не просто болтается в заграничном пространстве как мелкий агент ведомства. Вообще, в течение всей беседы меня не оставляло ощущение, что Игрек все время работает на двух хозяев: на своего основного, то есть на самого себя, и на того, другого, без которого и основной хозяин прогорит, рухнет, обнажится. И все-таки чуть-чуть обманывает того, другого, говорит для него, будто по заранее приготовленному списочку, идет, будто ему магнитофончик положили в карман, а потом забывается и на себя начинает одеяло тянуть, обнажает свое матерое тело.

— Что же, ты меня подозреваешь в зависти, думаешь, что это я тебя выталкивал, хотел избавиться от соперника? — саркастически вопрошает он, и опять я не могу избавиться от впечатления, что он не ко мне с этим вздором обращается, а к тому, кто этот разговор мониторит или будет потом расшифровывать.

— Ты прекрасно знаешь, кто меня выталкивал. Ты и тогда это знал, — говорю я и, стало быть, впрямую упоминаю «мониторщиков». Увы, мой ответ-вопрос остался без ответа, как будто Игрек его не слышал. Казалось бы, возмутиться надо было, встать с громогласным: «За кого ты меня принимаешь?!», однако он как будто спешит, как будто торопится пройти по списочку; ему не важно, что я отвечаю, важно галочку поставить и к следующему пункту перейти.

— Ну, впрочем, не только ты своих метропольцев предавал, — быстро говорит он, — они тебя все тоже предали. — Вот эта галочка уже прямо бьет между глаз. Я едва ли не выскакиваю из кресла. Майя с трудом удерживается от взрыва: ведь сотни раз мы с ней превозносили всех наших друзей.