Татьяна Внукова - Дом на Новгородском

По тем временам, когда большинство семей жили в од­ной комнате и имели общую кухню, наши условия пред­ставляются более благополучными.

Двор дома, около 10 соток, был огорожен высоким забо­ром. Со стороны Новгородского в нём были двухстворча­тые ворота, закрытые на толстый брус, и калитка, закрыва­емая на засов. Почту почтальон опускал через поперечную щель в заборе в общий для двух квартир почтовый ящик с дверкой. Пожалуй, до школы нам, ребятам, было строго- настрого запрещено выходить из двора на улицу без взрос­лых. Мы все трое забирались на брус, которым закрыты ворота и подолгу стояли, разглядывая прохожих и всё, что происходило на улице.

Довольно часто по Новгородскому проспекту в сторо­ну Вологодского кладбища следовали похоронные про­цессии. Заслышав издалека звуки оркестра с криками «хоронят!», дети вылетали из дворов на улицу к прибли­жающейся процессии. В довоенное время гроб возила ло­шадь, запряжённая в катафалк с крышей. Бело-голубой катафалк был украшен тесьмой с помпонами и имел вид совсем как в кинокартине «Весёлые ребята». В сороко­вые годы для этих целей стали использовать «полуторку» с опущенными бортами кузова. Днище кузова застилали красной материей. За машиной шли провожающие и ор­кестр, когда много, а когда и всего один ряд. Музыкантов трое-четверо, и обязательно один из них с медными тарел­ками, их звуки так и ударяют по слуху. Весь путь от до­ма усопшего до самого кладбища провожающие проде­лывали пешком. Прохожие замирали на тротуарах, а мы, ребятишки, сопровождали процессию до Поморской, где она поворачивала в сторону Костромского. Возвращаясь во двор, усердно обсуждали возраст покойника и причину смерти, исходя из подслушанных разговоров.

Летом по утрам Поморская на пересечении с Новгород­ским наполнялась мычанием и блеянием. Пастух со ста­дом коров, овец и коз направлялся на пастбище, которым служили Мхи. Вечером, около 6 часов, он гнал стадо об­ратно, и животные расходились по дворам. Напротив на­шего дома коров держала семья татар Баталовых. Была корова у старика со старушкой, живших в одноэтажном частном домике, втором от Новгородского в сторону Ко­стромского. К ним я с няней ходила вечером за молоком, если днём не купили на рынке. Приносили его хранящим тепло коровьего тела, и поэтому я не могла заставить себя пить, не внимая доводам о пользе парного молока. Хочу привести несколько интересных цифр. По данным пере­писи скота на 1 января 1940 года в Архангельске частники держали 1471 голову крупного рогатого скота, 7999 сви­ней, 614 овец и 220 лошадей.

Двор был сырым. Для укрепления почвы хозяева при освоении участка густо засыпали его строительным мусо­ром, землёй со щепками и кирпичами. В войну даже та­кая земля вся была превращена в гряды. Для удобрения её осенью перекапывали с фекалиями из выгребных ям.

Весной 1952 года каким-то постановлением было запре­щено держать в городе сельскохозяйственных животных, предписывалось снести животноводческие постройки и заборы дворов. Запрещалось также устройство огородов на улицах перед домами.

Фотографии Филиппа Ми­хайловича у меня нет. Его почти постоянно в Архан­гельске не было. Всю войну он вместе с Екатериной Ан­дреевной провёл на Камчатке. После войны работал в Калининграде, а по возвращении в Архангельск был аре­стован, как говорили, за какие-то хозяйственные дела и куда-то выслан. Вернулся он в году 50-м, очень толстый и больной, и сразу, несмотря на своё пошатнувшееся здо­ровье, занялся ремонтом дома. Хозяйская половина к тому времени накренилась. Человеком он был рачитель­ным и не мог равнодушно смотреть на бесхозяйствен­ность. Помню как, будучи больным, он притащил с на­тугой громадную доску от мостовой, кинутую в сторону при её ремонте. Прожил он недолго.

Екатерина Андреевна была соломбалка. Красивая, статная, высокая, немногословная — настоящая хозяйка дома. Женат на ней Филипп Михайлович был вторым браком. От первого брака у него было две дочери: Ири­на и Александра. От второго брака детей не было, и всюжизнь с ними жила племянница Екатерины Андреевны Женя, позднее — с дочерью Милой.

В годы войны Женя оставалась одна в хозяйской по­ловине дома и сдавала маленькие комнаты военным. По­стояльцы часто сменялись, а в домовой книге надлежало вести строгий учет проживающих в доме. Но главное, действовало постановление, согласно которому владелец жилья, отсутствующий более 6 месяцев, терял на него право. Хозяева отсутствовали гораздо дольше, а Женя была не намного старше нас с Петром. Моя мать взяла на себя роль хозяйки дома и этим сохранила хозяевам дом. Он мог бы быть передан в ЖЭК. В благодарность за это вернувшаяся хозяйка много лет не повышала квартир­ную плату. Не знаю, где жили дочери Костыгова во время войны, но после одна из них, Шура, с мужем Арсением жила с Екатериной Андреевной, и видно было, что та едва её терпит. Шура относилась к категории «пронзительных» женщин. У нее был высокий, крикливый голос, и она по­стоянно «пилила» своего Арсения — мужика простого и умелого на все плотницкие и слесарные работы. Осо­бенно донимала Шура Екатерину Андреевну, без конца подчёркнуто называя её «мамой» после каждого сло­ва. Настоящее ееёотношение проявилось на похоронах Екатерины Андреевны. Умерла она в тёплое время года, и тело до похорон стояло дома — тогда не увозили в морг. Шура на похоронах многократно повторяла: «Мама-то уже пахнет». А в церкви, на отпевании, обратила моё внимание на молодого помощника священника с ярким румяным лицом: «А попик-то хорош». Другими словами, Шура не больно-то переживала кончину Екатерины Ан дреевны.