Александр Петрашкевич - Машеров - Теперь я знаю...

Через 10 лет такой неперспективной жизни тысячи деревень опустели и зияют сегодня черными дырами гнилых оконных про­емов. Исправить, восстановить, отстроить все это уже никто не сможет, ибо уже некому. Эти удручающие пейзажи довелось увидеть и самому Петру Мироновичу. Наверно, они производили на него, как и на всех нас, гнетущее, страшное впечатление.

Когда однажды у нас зашел разговор о пьесе Андрея Макаен- ка "Таблетку под язык", Петр Миронович с сожалением сказал, что драматург остановился на полдороге, словно испугался чего-то страшного и для себя, и для нашего села.

- Подумаешь, молодежь бежит из деревни! На то она и моло­дежь, чтобы искать, где лучше. Вот когда вся разбежится, - бро­сил он очень зло, - может, тогда там, - и показал на потолок своего кабинета, - поймут, что без сильного, богатого села мы вообще погибнем.

Очевидно, осознав ситуацию, в которую попал с перестройкой села, грустно заметил:

- Оценив те крохи, которые выделяются из союзного бюдже­та, я понял, что нам придется 50-60 лет перестраивать наши де­ревни. А за это время в неперспективных должно родиться и умереть целое поколение моих соотечественников...

После этих слов он закурил, долго молчал. Я уже знал, что в такие минуты лучше оставить его одного. Можно только догады­ваться, какие думы одолевают его.

Может, кто-нибудь и слышал от П. М. Машерова слова раская­ния в том, что именно в годы его правления в белорусской сто­лице были закрыты последние белорусские школы. Мне слышать этого не довелось. На чужом, хотя и близком языке функциони­ровали все высшие и средние учебные заведения, вся партийно-государственная машина. При нем почти все газеты были переве­дены на язык метрополии, а тиражи белорусских книг удержива­лись в мизерном проценте от тиражей на русском языке, в пре­стижные правительственные концерты попадали лишь этнографи­ческие национальные "вставки" и т. д., а уж это мне известно доподлинно. Пожалуй, Петр Миронович, при всей его образован­ности и интеллигентности, разделял идею слияния всех языков в один великий и могучий, а культуру будущего представлял в виде некоего конгломерата культур, сперва обогащающих друг друга, а потом и вовсе сливающихся в нечто одно грандиозное. А мо­жет, и он понимал абсурдность происходящего и ждал времени, когда там, наверху, пройдет одурь?

Как-то в одной беседе, связанной с проблемой национальной культуры и культуры вообще, Петр Миронович сказал:

- Когда я услышал слова Никиты Сергеевича о том, что для полного счастья народу нужны сало и колбаса, то понял, что это конец всему. И захотелось бросить все к чертовой матери и уйти куда-нибудь, чтобы и не слышать, и не видеть, - Придерживая сигарету под столом и туда же выпустив дым - была у него такая привычка не дымить собеседнику в лицо, - добавил: - А на кого бросишь? И кто после тебя придет. И как поднимет, и поднимет ли вообще то, что ты бросил...

Годы и события подтверждают, что видел он глубоко и дале­ко.

Очень интересно было наблюдать за П. М. Машеровым на за­седаниях бюро ЦК. На разных съездах, пленумах, партийно­-хозяйственных активах он был весьма официален, строг, даже недоступен. А на заседаниях бюро, так сказать, в узком кругу единомышленников и соратников, становился самим собой, хотя свой актерский талант эксплуатировал вовсю. Среди своих ярко проявлялись его остроумие, юмор, даже язвительность, а иногда и жесткость, если того требовала ситуация. Первый он и был Первым. Жестоким и по-настоящему злым я его не видел, за ис­ключением одного случая, но об этом ниже.

Встреч были десятки, особенно во время моего заведования отделом культуры ЦК, а возможностей наблюдать и слушать не­посредственно - многие сотни. И оставив ЦК, я имел возмож­ность встречаться с Петром Мироновичем не раз и чаще всего по делам Энциклопедии, во время разработки концепции, жанра и структуры 140-томной историко-документальной хроники Белару­си "Память".

Из сценок на заседаниях бюро ЦК приведу только одну. Об­суждался вопрос о провале строительства и срыве сроков ввода в строй какого-то очень важного объекта, а какого - не называ­лось. Скорее всего, это был военный объект особой важности, которыми довольно густо была нафарширована земля белорус­ская. Отчитывался министр строительства Архипец - опытный, битый, стреляный воробей, который не только проваливал, но и много возводил хорошего и основательного. Однако то, что слу­чилось с объектом "икс", выходило за рамки обычных провалов, и выволочку получил сам Первый от московских первейших. По серьезности, напористости и язвительности доклада Петра Миро­новича это чувствовалось.