Александр Петрашкевич - Машеров - Теперь я знаю...

Петр Миронович ждал свою награду столько, сколько ее жда­ла Беларусь для своей столицы - города-героя Минска. Видите ли, Генсек был настолько занят, что не мог терять своего доро­гого времени на такую мелочь, как вручение Звезд городу-герою и руководителю нации белорусов. И коню, как говорят, было яс­но, что дело не в занятости Генерального, а в том, что нацио­нальному Герою хотели показать и показали Властью отведенное место "под луною", которая может слегка подсветить, но нико­гда не согреет.

Поставьте себя на минутку на место мужественного, достойно­го, гордого, культурного и воспитанного Петра Мироновича и вы поймете, что творилось у него в душе.

Генсека встречали с невероятной помпой, как и должны были внешне встречать "величайшего деятеля современности" - орке­стры, хоры, хлеб-соль, девчушки в национальном, море цветов в руках отдрессированных деток, партийно-советский актив всея Беларуси, переодетые курсанты школ КГБ и милиции. Все ждали чего-то наподобие Красного Солнышка, а в дверях спецвагона появился очень старый дед с невероятными бровями, одутлова­тым пепельным лицом и потухшими глазами и недоуменно спро­сил, как после рассказывали теле- и кинооператоры: "А где я?" Чтобы старик не свалился со ступенек, слуги в цивильном бук­вально вынесли его из вагона и поставили на неустойчивые стар­ческие ноги. Было жалко смотреть на беднягу с пятью Звездами Героя на груди, и как-то само собой подумалось: может, тебе лучше было и не приезжать... Толпа встречающих ринулась к "дорогому", но тесное, в несколько рядов, кольцо привезенной с собой охраны сдержало натиск. По узкому коридору вышколен­ных молодцов, поддерживаемый под руки, старец дотопал до своего черного бронированного лимузина с затемненными окна­ми, с трудом сел в него, и водитель "дал газ". Встречающие по­нуро побрели к своим машинам, чтобы ехать в отель на казенный завтрак с подогревом.

...Не широкий, но весьма высокий совпартактив ожидал Генсе­ка и нашего виновника торжества в гобеленном зале ЦК. В на­значенный час они вышли из-за знаменитого гобелена и были встречены "бурными, долго не смолкающими аплодисментами, переходящими в овацию", как любили в те времена писать газе­ты. Когда установилась торжественная тишина, дед, подсасывая зубные протезы, что-то прошамкал по бумажке в том смысле, что он приехал и хочет "с чувством глубокого удовлетворения"... Последнее слово оказалось таким трудным для произношения, что мне опять стало жаль старого и больного человека, которого выставляют на глумление и посмешище. Хорошо, что его провор­ные ассистенты быстренько поднесли коробочку со Звездой, и тот непослушными пальцами долго-долго пытался прикрепить ее к пиджаку юбиляра. Видно было, что Петр Миронович чувствует себя очень неловко, но держится стоически. Наконец, с помощью ассистента звезду удалось надежно закрепить, и дед полез с по­целуями, и непременно в губы - была у него такая привычка.

Со словами благодарности, как и предусматривалось сценари­ем, за исторический визит "верного ленинца" и "выдающегося деятеля", а также за непосредственное личное вручение высокой награды Петр Миронович по кремлевским канонам выступал по бумажке. Благодарственная речь по установленным правилам должна была перечислить все звания и обойму невероятных эпи­тетов в честь титулованной высшей персоны наивысшей власти и потому оказалась не только трафаретной, но и довольно притор­ной от излишней патетики и патоки.

- Я обещаю Вам, дорогой Леонид Ильич, что и дальше буду отдавать все свои силы... - сказал Петр Миронович, оторвавшись от текста.

- Что ты клянешься... посмотрим... время покажет, - перебил его Брежнев.

То ли присутствующие не раскумекали смысл сказанного, то ли приняли слова высочайшего за удачную, приятельскую шутку, но зал содрогнулся от бурных рукоплесканий...

Второй раз в тот день я увидел его в Театре оперы и балета на так называемом правительственном концерте, за который мы с министром культуры "отвечали головой". Чтобы мы не сплохова­ли в какой-нибудь ответственный момент и имели бы возмож­ность любую погрешность своевременно выправить, посадили нас в первом ряду. Рядом сел и секретарь ЦК по идеологии и, между прочим, не промахнулся, потому что "цэу" его на том памятном концерте оказалось решающим. По центру в четвертом ряду сел высокий гость, а рядом с ним Петр Миронович. Второй и третий ряды заняли "медведи" в цивильном. Наши кресла оказались немного смещенными вправо от центра, и это давало возмож­ность боковым зрением наблюдать и за гостем, и за хозяином. Перед концертом, когда в зале наступила относительная тишина, было хорошо слышно, о чем глуховатому старику говорит хозя­ин, но нельзя было разобрать, что шамкает гость, подсасывая протез то ли по необходимости, то ли по привычке. Мне показа­лось, что Петр Миронович с досадой и нетерпением ждет, когда концерт начнется. А за кулисами, как назло, медлили. А может, от напряжения секунды ползли так медленно. Да еще и киноте­лекамеры - и свои, и московские - сфокусировали свое внима­ние на одной точке - в центре четвертого ряда.