Аманда Лир - Дали глазама Аманды

К Дали я пришла после его обычного дневного сна — это было единственное время, когда мы могли поболтать в одиночестве. В этот день он был похож на кота, добравшегося до сливок.

— Я еще кое-что открыл в отношении Моисея. Мой отец имел такой же вид, когда я делал ему больно. Вы знаете, наверное, что для Фрейда Моисей был воплощением отцовского авторитета. Итак, вы мой отец!

Я была ошеломлена. Дали, обрадовавшись, что он наконец-то смог меня удивить, добавил:

— Как и он, вы понимаете, что вокруг вас все идет вкривь и вкось. И поэтому у вас такой печальный и в то же время злопамятный вид. Жизнь несправедливо обходится с вами.

Мне же, напротив, все удается. А вам ничего не удается. Само собой разумеется, у вас нет Галы!

Приехала Людовик XIV, великолепная как никогда, поскольку мы собирались ужинать в «Максиме», и Дали сообщил ей о своем открытии. Она приняла все это как само собой разумеющееся. Впрочем, все вокруг принимали за чистую монету любые слова Дали… Альбом репродукций Микеланджело, открытый на странице с Моисеем, занимал в гостиной королевское место. Дали поймал меня на том, что я его внимательно разглядывала, и, смеясь, задел Людовика локтем. Кретинизация удалась. «Ну уж нет, — подумала я, — со мной ему это не удастся. Он не кретинизирует меня, как моих предшественниц».

Он приберег для обеда только одного очень красивого молодого русского, который выглядел на редкость хорошо. Гала, в свою очередь, поехала ужинать с Единорогом. Второй раз в жизни я была в «Максиме», но не выдала своего волнения. Я не сделала ни единой уступки вкусам Дали и надела свой переливающийся архикороткий наряд. На плече у меня была корзинка из Кадакеса.

Рожер, мэтрдотель, принял Дали почтительно. Отвернувшись, Мэтр (Рожер) и Король (Дали) одновременно засмеялись:

— Ну и вид! Я бы в это никогда не поверил!

О чем это они? Я внимательно на них посмотрела.

— Боже мой, корзинка! Неизменная корзинка из Кадакеса. Мы спорили, осмелитесь ли вы принести ее сюда. Эта ужасная сумочка для вас все равно, что символ веры, вы ее несете, как знамя. И все это здесь, в «Максиме»! В первый раз корзинка из Кадакеса (он подчеркнул то, что корзинка была из Кадакесa) проникла в этот парижский храм. Вы и в самом деле ангелоподобное создание.

Эта история необыкновенно развеселила Дали. В самом деле, я никогда не отдавала себе отчет в неуместности моей практичной и бездонной корзинки. Я перестала ее носить только в 72–73 году, когда другие женщины (Джейн Биркин, например) стали носить этот, теперь уже модный, аксессуар.

Поскольку наш сотрапезник был русским, Дали сказал ему несколько слов на его родном языке и описал детство Галы в России. Гала, из ненависти к Советам, часто доходила до того, что делала вид, что не понимает по-русски. Однако каждый вечер она что-то записывала по-русски в своем блокноте, к которому Дали не допускался. Время от времени он посматривал на меня и говорил Людовику XIV:

— Взгляните! Это просто сумасшествие какое-то! Когда она поворачивается влево, то все больше и больше походит на Моисея.

О Моисее говорилось еще несколько недель, вплоть до очередного отъезда Дали в Нью-Йорк. Конечно, он неоднократно заставлял меня принимать осуждающий вид. Он принимал непонятно кого, рассказывал непонятно что и бросался очертя голову в отвратительные авантюры, как, например, в пресловутый «эротический» вечер, когда «девушки-рабыни» позволяли себя сечь к великой радости Аррабаля и прочих эротоманов. Конечно, то, что Дали при всем этом играл роль зрителя, меня удивляло, но я понимала, почему его так впечатляло все, что касалось секса. Он считал себя импотентом и компенсировал это беседами и эротическими литературными опусами. Так, в течение нескольких лет он работал над трагедией в трех актах, из которых сочинил только начало первого. Это была история принцессы-девственницы, влюбленной в тирана и в священника. Эта принцесса произносила тирады, полные безумной сексуальной энергии, в которых Дали смешал самые разные извращения, например содомский грех и скотофилию. Ему нравилось убеждать себя в том, что эта пьеса будет вскоре поставлена на сцене, и он пробовал актрис на главную роль. Юные студентки, среди которых была Изабель Аджани, не ведая о том, что их ждет, приходили к Дали, и он давал им читать самые отвратительные места из своей трагедии, написанной александрийским стихом.

Катрин Денев была одной из таких актрис. Дали повел ее к Лассеру. Мы сидели за тем же столом, за которым я сидела с ним в первый раз. Шел снег. Денев была очень красивой и очень сдержанной. Дали делал все, чтобы заставить ее покраснеть, рассказывал сальные истории. Потом он пригласил ее на чай, чтобы прочитать печально известную пьесу, но я думаю, что она почуяла ловушку, потому что не сдержала слова и не пришла в «Мерис».