Александр Чемек - Где-то на сопках. Хроники строителя магистрали. Книга 1

— Отвёз.

— Ну, и что теперь?

— Нужен кран, кабину на неё ставить…

— 16-тонный кран что ли тебе давать? Бери людей. Видишь сколько здоровяков? — сказал он и обратился к Ильину: — Давай, бросай свои тросы, собери людей, и ставьте кабину на место.

Собираются «здоровяки»: Ваня с бурилки, три Вити, Ильин и я. Наваливаемся и с третьей попытки ставим кабину на раму.

Чекурин занят «Магирусом» до обеда и ничего больше не делает. Главный механик с главным инженером и Вяковлевым дважды приходят любоваться, как сварщик ремонтирует бампер «Магируса».

— Почему не варишь кабину? — механик обращается почему-то ко мне.

Отвечать на дурацкий вопрос мне смешно, и я молча ухожу…

Дома — чай, ветчинная колбаса, Эптон Синклер.

…Во второй половине дня Леднев предлагает свою помощь.

— Надоело мотаться без дела, сидеть у печки целый день… — сетует он.

Чекурин, наконец, занялся моей машиной: обрезает обечайку под дверью кабины, делает отверстия под болты задних стоек. Начинаем распирать кабину домкратом, так как передняя балка не попала на кронштейны.

Ждём, когда уберут отремонтированный «Магирус», болтаем с Ледневым о жизни. Он рассказывает, как пошёл за компанию со Славиком Длинным учиться в ДОСОАФ на шофёра, как на уборочной в армии выжимал из своего «Урала» 100 км/ч, как по-глупому сдался недавно ГАИ в нетрезвом состоянии, и теперь его знакомый в СМП-67 делает ему срочный возврат прав. Как он был глуп, а теперь станет серьезным и ответственным за семью. В доказательство своей серьёзности «помощник» дважды отлучался в автобазу к друзьям-собутыльникам и после третьей ходки не вернулся.

Сам прыгаю вокруг кабины, исхитряясь затянуть крепёжные болты. Чекурин сворачивает свой агрегат в 15:30 и больше не показывается. Дядя Миша ищет своего помощника Авдеева, а тот, видимо, празднует своё новое назначение на курсы крановщиков.

После работы сразу ложусь спать, но в 19:20 Гошка поднимает на репетицию. В фойе клуба Иосиф нервничает, кричит. Во время этюдов все смеются по малейшему поводу. Не могут «заразиться идеей». В 21:30 на нас приходят посмотреть Алина с Катериной.

Делаем хорошую разминку, показываем пародию на передачу «А ну-ка, девушки», и нашу — «Война и мир», этюды на двоих «Ночь в вагоне поезда Владивосток — Москва», сцены для агитбригады «О Чили». Катерина наблюдает наши ужимки и прыжки, в паузах поёт песни. Выясняется, что завтра она проводит конкурс песни в «Пионере» и поддерживает мою робкую мысль о выступлении. Все уходят из клуба через окно, ибо двери уже заперли.

…В вагоне «Хи-хи» Яркович выпивал с незнакомой круглолицей девушкой. Рассказал, как Влад хотел подпереть трелёвщиком, ушедший с места бетонный блок, и, заехав в кювет, завалил трактор на бок… Борьба Лёни и Пресса за Вову успехом не увенчалась. Влад постановил: завтра Райлин пойдёт не на конкурс песни, а — на работу…

Вместо того чтобы печатать фотографии, Лёня предлагает выпить. Я отказываюсь и пишу дневник до трёх ночи. Во время ночных бдений знакомлюсь с мышкой и настоящим тощим клопом. С трёх часов пишу письмо Лерке. Ложусь спать около пяти утра.

В субботу утром встречаю Пресса. Договариваемся на автобазе о машине для доставки студийцев в «Пионер».

— А Вова работает сегодня на 14-м километре, — сообщаю я. — Как его достанешь?

— Вызову я Влада на комитет, чтобы знал, — погрозил Пресс. — Где его совесть?!

…За мной зашёл Огонёк, и к 11 часам мы подошли к нашему клубу. Пресс записывает меня на выступление: «Песенка о шофёрах», «Романс» — исполняет автор; «Деревянные города» Городницкого. Собирались через пень-колоду. Мирносова с трудом вытащили из дома. В столовке встретил Бодейко с его Татьяной и упросил его выступить на конкурсе. В 11:45 едем в машине «Кино» в «Пионер». Долго топчемся в фойе. Конкурс начинается в 12:40 вместо 12. Мы — первые.

За кулисами бросаем на пальцах, кому за кем выступать. Я становлюсь третьим. Огонёк выступает, как заправский комик. Спел «Живописцы» Окуджавы, «Серёжка с Малой Бронной», «Важней казаку быстрый конь» — смог спеть лишь один куплет, раскололся и заглох. Бодейко спел «Париж», «Горы далёкие» и что-то из Окуджавы.

Я не помню, предупредил ли зал вообще о том, что пою свои песни. Помню только, что был чрезмерно скован, боялся микрофона. Пальцы по грифу передвигал с трудом, будто они были намазаны клеем, и я едва отрывал их от струн. Пел очень тихо, язык тоже прилип к небу и губам. Словом, парализовало меня полностью. Реакция зала была невнятной. Едва ли кто слышал, что я пел. Горисов злорадно улыбался, Адонин серьёзно моргал вспышкой.