Мэри Габриэль - Женщины Девятой улицы. Том 1 [Ли Краснер, Элен де Кунинг, Грейс Хартиган, Джоан Митчелл и Хелен Франкенталер - пять художниц и движение, изменившее современное искусство]

Когда распространилось известие, что император Хирохито наконец согласился на условия капитуляции, вся нормальная деятельность в каждом городе, деревушке, на каждой улице и в каждой общине по всем Штатам внезапно прервалась. День Победы над Гитлером отмечали по сравнению с этим праздником довольно скромно. В День Победы над Японией, 14 августа 1945 г., в США разразилась истинная вакханалия, совершенно несовместимая с пуританскими корнями этой страны [819] Gilbert, The Second World War , 715, 717; Chafe, The American Woman , 174; Diggins, The Proud Decades, 51; «Bombing of Hiroshima and Nagasaki», www.history.com/topics/world-war-ii/bombing-of-hiroshima-and-nagasaki . . «Казалось, если на тебе военная форма, ты можешь уложить в постель любую женщину, которую встретишь на этих улицах», — сказал поэт Делмор Шварц о том августовском дне [820] Barrett, The Truants , 28. . Двадцатилетний художник и музыкант Ларри Риверс тогда направлялся на концерт для морских пехотинцев и проезжал через Мидтаун. «Улицы заполняли счастливые, полные энтузиазма пьяницы, моряки, солдаты, копы и так далее. Они обнимались, целовались и пытались открыть двери наших автомобилей, чтобы обнять и расцеловать нас», — рассказывал Ларри. А театральный продюсер Джудит Малина, наблюдавшая за этим экстазом на Таймс-сквер, сказала, что все выглядело так, будто вот-вот начнется новая жизнь, возможно гораздо лучшая, чем прежде [821] Rivers, What Did I Do? 24; Malina, The Diaries of Judith Malina , 33–34. .

Впрочем, довольно скоро к американцам пришло осознание происшедшего за предыдущие шесть лет. Одновременно встал ряд вопросов относительно морального фундамента, на котором эта новая жизнь будет строиться. Да, война наконец-то закончилась, но какой ценой? И речь шла не только о потерянных жизнях — 46 миллионах , — или об искалеченных телах, или о психологических травмах [822] Gilbert, The Second World War , 1, 746, 747. . Не меньшую тревогу вызывало и то, до какой степени может деградировать человечество. «Нацисты такие же люди, как мы. Кошмар, который они нам продемонстрировали, максимально убедительно показал, на что способен человек», — писала Ханна Арендт в том году в Partisan Review [823] Zucker, «Art in Dark Times», 155. . А как относиться к страшной угрозе, которую таила в себе атомная бомба для будущего человечества в целом? В мире издавна повелось, что обязанность мужчин каждого поколения в том, чтобы защищать и улучшать планету для следующего поколения. Но атомная бомба в корне изменила привычный порядок вещей. Отныне следующее поколение наследовало не надежду, а страх уничтожения, и это знание не могло не изменить образ жизни мужчин. У них теперь не было стимула сохранять и защищать. Зачем суетиться? Как следствие, красота и щедрость больше не ценились сами по себе. Человеческая жизнь как таковая тоже стала менее значимой. Отныне она оказалась в руках людей, которым свойственно ошибаться. Теперь они, подражая Богу, могли уничтожить нашу планету за считаные минуты. Все, что осталось человеку (впрочем, и это было иллюзией), — это он сам, его личность. Более широкое понятие «мы» перестало существовать, сохранилось только «я». Тревога «охватила нас, словно огромная приливная волна, когда над Хиросимой разорвалась первая атомная бомба, когда мы почувствовали смертельную опасность… когда поняли, что можем стать последним поколением на этой планете, — писал психолог Ролло Мэй. — В тот момент огромное число людей отреагировало на происходящее, как ни странно, внезапным чувством глубокого одиночества» [824] Miller and Nowak, The Fifties , 379; Rollo May, Man’s Search for Himself , 13–14. . А поскольку художники и интеллектуалы обсуждали эту тему бесконечно, в этой среде чувство страха стало повсеместным. Это была глобальная психологическая травма, «разрыв непрерывности бытия» [825] Abel, The Intellectual Follies , 147, 150; Edgar , Club Without Walls , 39; «Boris Lurie: NO!», 12; Norman Jacobs, ed., Culture for the Millions? , 51. .

Духовные искания в таких обстоятельствах казались не просто уместными, а жизненно необходимыми. И все же едва остыли угли в Нагасаки и немного утих ужас от свидетельств злодеяний нацистов в лагерях смерти, как машина массовой культуры принялась мифологизировать войну. Память о ее жертвах поспешно старались похоронить вместе со сведениями о нарушениях и бесчинствах. Эти случаи чересчур благовоспитанное американское общество, возможно из чувства вины, или страха, или безразличия (хотелось бы надеяться, что причина не в последнем), решило тщательно не разбирать. Изуродованные тела погибших солдат спрятали под аккуратными рядами белых надгробий, примечательных только анонимностью, которую они даровали лежащим под ними героям. Журнальные статьи о самых ужасных преступлениях в современной истории издатели бездумно сопровождали рекламой. На этих страницах цветущие молодые люди наслаждались изобилием товаров или разодетые в пух и прах красавицы демонстрировали модные наряды. Читателя приглашали разделить радость потребления: «Давай, присоединяйся, ты это заслужил» [826] KZ-KAMPFKUNST Boris Lurie: NO! ART , 139–40; Miller and Nowak, The Fifties , 234–235. . США вышли из той войны самой богатой страной в мире. Люди, оказавшиеся у руля поп-культуры, похоже, решили: все смерти, потери и ужасы, которые в итоге привели к столь благоприятному исходу, следует как можно быстрее отправить в раздел «того, о чем лучше не говорить» [827] Zinn, A People’s History of the United States , 417; Myers, Tracking the Marvelous , 49–50; Clements, Prosperity, Depression and the New Deal , 225. .