Ким Филби - Я шел своим путем. Ким Филби в разведке и в жизни

Он признался, что операция была не такой мучительной и болезненной, как обследование. Его оставили в палате, ничего не сказав, и мы, по обыкновению, ждем, и опять все отмахиваются. Я бегаю в поисках врача и ненавижу свою беспомощность, а Киму кажется, что я волшебница, если могу хоть чего-то добиться в этом безумном мире.

— Что бы я без тебя делал! — сокрушается он.

Мне удается наконец найти врача, который говорит, что если мы успеем, то можем уехать в свой корпус на машине, через 15 минут. Мы успеваем.

В госпиталь я обычно добиралась на метро, а затем шла пешком вдоль шоссе через лесопарк. Этот путь (другого не было) от метро до госпиталя занимал 20 минут. По скользкой извилистой дорожке, протоптанной в снегу, я старалась ступать осторожно, боясь упасть. Меня постоянно преследовала мысль: «Что будет с Кимом, если я сломаю ноту?» Потом началась распутица, и в начале апреля дорога превратилась в грязное месиво. В центре города было уже сухо, и там я могла идти своим обычным быстрым шагом.

11 апреля, как обычно, я возвращалась вечером домой. Уже на подходе к дому, поворачивая за угол, подвернула ногу и с трудом добрела до квартиры. Наутро нога распухла, и пришлось попросить машину у куратора, чтобы доехать до поликлиники. Оказался перелом лодыжки, и мне сделали сапог из гипса до самого колена. Спросила, можно ли мне ходить. Хирург усмехнулся:

— Ходите, если сможете, — и сказал, что гипс снимут ровно через месяц, ни днем раньше.

Я поставила в календаре жирный черный крест на 11 мая и стала торопить дни. Если бы я знала, чем станет для меня этот крест!

Я могла передвигаться только по идеально ровной поверхности и, чтобы навещать Кима, просила машину, которую мне предоставляли через день. Обычно пребывание Кима в госпитале ограничивалось тремя неделями. На этот раз оно затянулось как никогда. Он терял терпение и надеялся, что будет дома к первомайским праздникам, но его состояние не внушало мне оптимизма. Накануне праздника Победы, 8 мая, пришли с поздравлениями сотрудники, порадовав Кима медом в сотах. Раньше Кима никто не навещал в госпитале, кроме меня. Он сам этого не хотел. После другого официального визита он был оживлен и взволнован:

— Я спросил о твоей пенсии, и меня успокоили, что ты будешь ее получать. Правда, я не решился узнать, сколько.

В палате у Кима был телефон, и я, когда оставалась дома, ждала его звонка с утра. Я его не беспокоила, так как он, недосыпая по ночам, иногда дремал утром или не мог дотянуться до аппарата, если лежал под капельницей. Поэтому мы договорились, что первым звонить будет Ким, когда проснется. 9 мая я провела с ним весь день, как обычно, и попрощалась до 11 мая.

Утром 10-го я готовила Киму еду на следующий день, нетерпеливо поглядывая на часы — в ожидании звонка. Было еще рано, но я не могла побороть беспокойство и стала звонить сама. Телефон не отвечает. Звоню врачу — тоже не подходит. Снова набираю номер Кима. Трубку снимает врач, говорит, что Кима обнаружили лежащим на полу в ванной и сейчас его осматривает невропатолог.

Я прошу срочно машину. Она приезжает через час после назначенного времени. До сих пор все шоферы были очень пунктуальны. Этого я вижу впервые. Объясняю ему дорогу. От волнения не сразу заметила, что вместо Волоколамского шоссе он едет по Ленинградскому, и опомнилась, когда мы стали приближаться к Шереметьево. Дорога пустынна, и я умоляю скорее развернуться. Обычно шоферы очень сообразительны и при необходимости нарушают правила, но этот упорно несется вперед, в противоположную от госпиталя сторону, потом бессмысленно кружит по кольцевой дороге. До места мы добрались через полтора часа вместо обычных 20 минут. Я прошу шофера приехать за мной в 9 часов вечера, как мы договорились с куратором, и предупреждаю, что в случае непредвиденных изменений ему сообщат. Он говорит, что сегодня дежурит до поздней ночи, приедет за мной ровно в 9 и будет ждать на этом самом месте.

Когда я вошла в палату, Ким заулыбался от счастья: он ждал меня только на следующий день. Я поговорила с врачом. Состояние Кима не вызывало у него тревоги, ничего серьезного не обнаружил и невропатолог, но на всякий случай назначил энцефалограмму на следующее утро.

Ким дремал, иногда поднимался, мы разговаривали. Он был слабым, но таким я видела его не один год. Несколько раз он выходил курить в ванную. В очередной раз, когда он ушел, я услышала монотонный стук: Ким не мог подняться с сиденья и стучал мыльницей, призывая меня на помощь. Я довела его до постели. Он немного полежал, потом сел. Я покормила его с ложечки творогом с черной смородиной — его пудингом. Он посмеялся и сказал: