Юлия Варенцова - Люди неба [Как они стали монахами]

– И какие были прогнозы? Что говорили врачи?

– Ну, в той больнице меня оперировали, на Таганке, там ничего, естественно, не говорили, они не знали никаких прогнозов. Но в свое время, когда я еще работал в торговле, занимался парфюмерией и косметикой, я познакомился с одной тетечкой. Она вечерами подходила, была так интеллигентно и хорошо одета и всегда спрашивала одну и ту же туалетную воду, а у нас ее не было. И вот в очередной раз она подходит и говорит: «Ну, что, не привезли?» Я говорю: «Ну, опять не приготовились мы к вашему приезду». И как-то она так спокойно реагировала, с улыбкой всегда. Мне так стало неудобно, и я говорю: «Давайте свой телефон. Я позвоню, когда привезут, и привезу вам». И сам съездил на базу, заказал эти духи и привез ей. Она говорит: «Я тут вот, в Институте Герцена работаю. Мало ли чего? Мой телефон у тебя есть». Что такое Институт Герцена, на тот момент я вообще не знал. Через год у меня заболела тетя, моя крестная, онкологией, я устраивал ее туда, а еще через год я сам заболел. И вот я еду в этот Институт Герцена, мне нужно обследование повторное. Я сижу, жду в очереди на компьютерную томографию, и мимо проходит она. А мы не виделись, ну, два года. Я сильно похудел. И она останавливается, поворачивается, смотрит на меня и говорит: «Тимур, это ты?» Я говорю: «Да. Как вы меня узнали?» Она говорит: «Ну, а чего тебя не узнать? – говорит. – Ну, похудел, но не до такой степени, чтоб не узнать». И все, она посмотрела мои анализы и говорит: «Да, операция, скорее всего, будет нужна». Меня устроили в этот Институт Герцена. У меня были очень хорошие врачи, Борис Яковлевич меня оперировал, Алексеев, Николай Воробьев – это сын отца Владимира Воробьева.

Они потом сказали маме, что если произойдет чудо, я проживу около года. Это было 15 лет назад.

И назначили операцию. Когда она началась, когда они вскрыли брюшную полость, там оказалось еще хуже, чем они ожидали. Но они все равно сделали все, что могли. Потом начался длительный курс химиотерапии. У меня оказался прекрасный химиотерапевт, Людмила Викторовна. Мы до сих пор с ней дружим, общаемся, созваниваемся, встречаемся. Она в палате нас двоих вела. У нас в палате лежало 4 человека или 5, двоих вела она. Каждое утро с карточкой она возле постели спрашивала: «Как спали? Что снилось? Что ели, что не ели?» Пошутит, анекдот расскажет, повеселит. Она окружала нас полностью заботой. И вот благодаря ей мы как-то выкарабкались.

Однажды он попал в больничный храм, на соборование.

– А я уже еле ходил, еле передвигался. И вот мне запомнилось слово «соборование». Я почему-то захотел прийти на это соборование, и я маме говорю: «Пойдем на соборование». Она говорит: «Ну, какое соборование? Ты еле ходишь», – но я настоял на своем. На следующий день мы пришли на соборование. Приехал батюшка, и я еще сел в самом храме в первом ряду. А у меня был ужасный токсикоз от химиотерапии, то есть на все запахи ужасная реакция – запах свечей, запах ладана. Но, на удивление, я два часа просидел, и все было нормально. И батюшка, когда меня увидел… Он потом мне сказал: «Я тебя увидел и аж похолодел: интересно, до конца соборования он доживет или нет?» И его все время мучила мысль, что ему делать, если я во время соборования умру – заканчивать соборование или заниматься уже мной? Но, слава Богу, до конца соборования я досидел.

Потом были исповедь, причастие и невероятное исцеление.

– Ну, честно скажу, пока я не пошел в храм, химиотерапия не помогала. То есть мне делали химиотерапию, два курса, делали обследование, результат – ноль. И пока я не зашел в храм, пока я не встретил матушку Евпраксию, пока она мне не сказала, что надо пособороваться, мне ничего не помогало. После соборования я пришел, первый раз в жизни я исповедовался и причастился, а на третий день я пошел гулять. Сделали обследование через какое-то время, и выяснилось, что опухоли стали уменьшаться.

Потом заходит Николай Воробьев и говорит: «Тебе отменили операцию». Я говорю: «Как?» Он говорит: «Ну, вот Борис Яковлевич настоял на том, чтобы операции не было. Попробуем все-таки все убрать химиотерапией». На тот момент у меня было две неоперабельные опухоли, вот они и пытались их как-то собрать химиотерапией и попытаться удалить.

– Что вам помогало преодолевать эту боль и страдания?

– Ну, во-первых, со мной всегда была мама. Она практически с первого дня от меня не отходила. Вот как только меня перевели в онкологический институт, даже после первой операции она уже ко мне приезжала, почти всегда была со мной. Потом, в онкологическом институте, она практически каждый день с утра до вечера – со мной, редко, когда ее не было. Друзья, конечно, мои. У меня очень много друзей. Когда я еще в первой больнице лежал после операции, ко мне перед Новым годом пришли друзья, зав отделением не смог даже в палату зайти. Ну, мне так чуть-чуть повезло, всех, кто мог ходить, на Новый год домой отпустили, поэтому друзья приехали, в палате я один был. И когда зав отделением пришел, все кровати были заняты друзьями, все сидели, меня как-то веселили, подбадривали. И он… Мама стала извиняться: «Простите, простите». Он говорит: «Не-не-не, все хорошо. Ему это сейчас нужно».