Олег Гриневский - Тысяча и один день Никиты Сергеевича

Но Хрущев продолжал свой допрос. Его не удовлетворяли обычные характеристики, которые готовили эти ведомства на лидеров иностранных государств, где в основном перечислялись посты, которые те занимали в различные годы своей жизни. Хрущева интересовали детали поведения — по ним он пытался представить облик человека, с которым имеет дело.

Ему доложили, что Аденауэр встает рано, много работает — порой 18–20 часов в сутки — и во всем требует порядка и дисциплины. В общении вежлив и точен, но умеет держать людей на расстоянии.

В общем, из этих реляций Аденауэр мог бы показаться занудой, если бы не глубокое чувство юмора и иронии, которое бывает обычно у людей умных и проницательных. Его шутки порой доставляли ему немало неприятностей. Так, пруссаков, неприязнь к которым никогда не скрывал, он назвал славянами, которые не помнят своих предков. Был шум, но обошлось. Однако, когда Аденауэр сказал, что немцы — это те же бельгийцы, только обуреваемые чувством мегаломании, разразился настоящий скандал, и ему пришлось извиняться.

Вот такой «старый хрен» уже десять лет твердо держал　в своих руках руль западногерманской политики. Он, и только он, принимал решения в правительстве. Правда, в экономику не вмешивался — там чудеса творил Эрхардт. Немецкие дипломаты на женевской конференции, посмеиваясь, рассказывали своим коллегам такую историю: однажды — это было в Париже — Аденауэр и его министр иностранных дел фон Брентано сели в лифт. Нужно было подняться на второй этаж. Фон Брентано нажал кнопку, но лифт поехал в подвал. Это был первый и последний случай, когда канцлер разрешил своему министру проявить инициативу.

Никита Хрущев его не понимал и потому не любил. Его поступки никак не вписывались в простую и кристально ясную логику марксизма-ленинизма. Поэтому, говоря об Аденауэре, он обычно сердился и требовал объяснить, что у него на уме. КГБ тут же докладывал, что он реваншист, милитарист… Хрущев сердился еще больше.

— Вы мне еще скажите, что он лакей империализма! — кричал он. — Это я и без вас знаю. Вы лучше объясните мне, что же он хочет? Объединения Германии? Но мы уже предлагали ему это! И что? Неужели он всерьез думает, что мы пойдем на объединение Германии в довоенных границах, да еще в составе НАТО! Он что, нас за придурков считает?

Ему объясняли: Аденауэр боится, что нейтрализация Германии станет прологом к ее советизации, чего, кстати, всегда добивался Сталин. А публично признать границу Германии по Одеру и Нейсе он не может, потому что против этого выступает восемьдесят процентов населения ФРГ.

— Хорошо, — не унимался Хрущев, — тогда объясните мне, что же он все-таки хочет? Независимой самостоятельной ФРГ? Но мы и это ему предлагали, а он лезет в НАТО и Европейское сообщество!

Корнями этот спор уходил в не столь далекое прошлое, когда Запад одно за другим с порога отвергал все советские предложения по германскому вопросу. И хотя внешне ФРГ себя особо не проявляла, Хрущев был уверен, что застрельщиком столь жесткой позиции выступает Аденауэр. И в этом он был прав.

Больше всего проблем как внутри страны, так и с союзниками вызывала политика Аденауэра в отношении ядерного оружия. Конечно, канцлера не могло не беспокоить соотношение сил в Европе, которое определенно складывалось не в пользу Запада. Он был недалек от истины, когда говорил, что 9 тысячам советских танков реально противостоят всего лишь две с половиной американских дивизии и половина английской дивизии. Большая часть слабой французской армии брошена в Северную Африку, а вклад Бельгии, Голландии и Дании можно считать чисто символическим.

Сам бундесвер находился еще в зачаточном состоянии. По Парижским соглашениям его численность была определена в 500 тысяч человек. Но к концу 1956 года под ружьем находилось всего 80 000 человек, а к концу 60-х она возросла только до 272 000 человек.

А тут еще поползли слухи, будто США собираются урезать свои вооруженные силы. В сентябре 1956 года журнал «Тайм» сообщил о плане адмирала Редфорда сократить 800 тысяч американских солдат и офицеров — с 2,8 миллиона до 2 миллионов человек. При этом, разумеется, должна быть уменьшена и численность американских войск в Европе.

Аденауэр тут же послал генерала Хойзингера в Вашингтон проверить, так ли это. Тот подтвердил — разговор об этом идет серьезный. Когда в Бонн приехал директор ЦРУ Аллен Даллес, канцлер устроил форменную истерику. «НАТО в опасности, — говорил он. — Она старчески бессильна и превращается просто в офицерский клуб».