Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Долго продолжалась наша конференция. Я заметил Малиновскому, что он напрасно не дал мне тотчас мысли заступить его место, когда стал он только помышлять оное оставить; что тогда мог бы я лучше все обдумать с тобою: ты был еще в Москве. Конечно, все это делает Малиновский не для моих прекрасных глаз, но в пику старику Шереметеву, с коим он в войне, и для того, чтобы отдалить меня от Архива, где носится молва, что я его будто сменю. Он очень хитро касается этой струны, говоря, что не нужно мне оставлять для этого Архива; но я отмалчивался. Я думаю, что ежели и буду иметь это место, то оно не помешает проектам графа Нессельроде и князя Петра Михайловича. Впрочем, могу я и отказаться от Странноприимного дома шереметевского, имея что-нибудь лучшее. Все это предоставляю на твою волю и мнение, любезнейший друг; а конечно, чин Шереметева может помешать государю его утвердить. Наташе очень хочется, чтобы я это место имел, оно и мне по сердцу: тут много можно делать добра и разбирать точно бедность, а не определять по протекциям, как делал Малиновский. Дом славный, дрова, свечи, сено, лекарства, лечение домашних и 3000 жалованья – не безделица. Поговори с добрым твоим князем, что скажет он? Он любит делать добро с размахом; я доволен буду то же делать в маленьком масштабе, радеть буду всеми силами о благе больницы, а красть не в нашей крови. Вот тебе целая реляция. Говорил он также, что Шульц [служил в Московском архиве иностранных дел] болен (а тот и в постели службою все занимается, как здоровый), что бог знает, выздоровеет ли он, что ему, Малиновскому, нужен помощник. Я смолчал; но он грубо ошибается, ежели думает, что я пойду к нему в помощники: иначе, верно, не захочу быть в Архиве, как таким же присутствующим, как и он. Лучше быть как теперь; ибо дорожу очень тем мундиром, который ношу с младенчества моего и с коим расстаться мне больно будет.

Александр. Москва, 10 октября 1826 года

Да, брат, юсуповские представления не совсем удались. Он и в Архангельском опять просил об Риччи, но государь отвечал: «Он служит менее года, рано дать ему 14-й класс, но через год я это сделаю, ежели будете им довольны». А о камер-юнкерстве и речи не было.

Королева Шведская так же точно умерла, как императрица Елизавета Алексеевна; какой бы это был для нее удар, ежели бы была жива! Бедная маркграфиня [маркграфиня Баденская, мать королевы Шведской и императрицы Елизаветы Алексеевны, которую она пережила на 13 лет]! Какие переживает она несчастия!

Беннигсен был уже стар. Князь Петр Михайлович сказывал, что он был уже слеп два года. Теперь выйдет, может быть, в свет написанная им мемория военная.

Александр. Москва, 12 октября 1826 года

Вчера развозили карточки, объявляющие о помолвке сахарчика Бориски с фрейлиною Зинаидой Ивановной Нарышкиной. Надобно будет ехать поздравить старика и жениха. Невеста сидела вчера в «Отелло» в юсуповской ложе вся в бриллиантах, вероятно, женихом подаренных. В «Отелло» пела Терци, и довольно хорошо; видно, что была хорошая певица, но теперь это лишь прекрасные останки.

Слава Богу, что государь возвратился благополучно. Я эту весть приятную возвестил Юсупову и князю Дмитрию Владимировичу; первый не знал еще. Верно, что вашим иллюминациям за нашими не тягаться: другого Кремля нет на свете.

Донесения Меншикова очень любопытны. Хорош шах! Хорош наследник его! Хороши и министры! Никому не должно быть завидно. Поди, имей дело с такими дураками, уродами, варварами. Князь Петр Михайлович сказывал, что Меншиков должен быть сюда на днях. Посольство его было и славно, и любопытно, хотя коротко и безуспешно.

Александр. Село Дубровицы [153] Село это, близ Подольска, бывшее дворцовое и подаренное Екатериной II графу А.М.Дмитриеву-Мамонову, унаследовано по кончине его сына князем С.М.Голицыным. , 15 октября 1826 года

Начинаю письмо это здесь, мой милый и любезнейший друг, а кончу в Москве. Мы поужинали, я покурил и, поболтав с графинею, думал идти спать во флигеле с Фонвизиным, но хозяйка трусит спать одна в этом страшном доме, и я ложусь – не с нею, но через комнату от нее. Теперь расскажу тебе путешествие наше. Сели мы в четырехместную карету: графиня, Катерина Михайловна, Поля и я; в другой карете был Захар Васильевич, а третий экипаж был для людей. Два араба, бывшие на козлах, обращали внимание всех; иные снимали шляпу, думая, видно, что кто-нибудь из царской фамилии. Навьючили нам 9 лошадей с двумя форейторами. Графиня изречь изволила ямщику, что десять рублей на водку, ежели будет гнать, и сто палок, ежели дурно поедет; но по этой дороге не расскачешься, хотя только-то была исправлена для великого князя Михаила Павловича. Я вспомнил тебя на том месте, где мы оставили Нессельроде, ехавши в Суханове, чтобы воротиться в Москву плотно пообедать в трактире. В дороге мы смеялись и были очень веселы. В пятом часу прибыли сюда.