Алексей Каплер - Долги наши

С огромнейшим трудом удалось при помощи различных театральных ухищрений, при посредстве мизансцен и световых эффектов сделать менее заметным это ужасное обстоятельство. Но уж ничего большего добиться было нельзя.

Как сказал бы одессит: «Об любить не могло быть речи».

Загадка оставалась загадкой. И только один раз у меня в голове шевельнулось некое подобие ответа на тайну.

Дело было так — мы с Мишей сидели вдвоем в кафе над днепровским обрывом. Блестели разноцветные шарики мороженого в металлических вазочках. Мы ели его костяными ложечками. Миша ел и бормотал в нос стихи Гумилева.

Мимо нас, мимо столиков кафе прогуливалась постоянная публика бывшего Купеческого, ныне Пролетарского сада. Симфонический оркестр старательно играл танец маленьких лебедей из порядком набившего оскомину (уже тогда!) «Лебединого озера».

Вдруг Миша запнулся на полуслове. Я проследил невольно за его взглядом. Мелькнул лоснящийся прямой пробор, разделивший чью-то голову на равные части, наглый взгляд…

И Миша, глядя вслед хлыщу, механическим движением достает из кармана… пудреницу, открывает ее и как ни в чем не бывало пудрится!!! Затем извлекает из того же кармана палочку губной помады и, смотрясь в зеркальце пудреницы, привычным женским движением подкрашивает губы.

Я окостенел.

Не замечая моей реакции, Миша прячет свой снаряд и, не доев мороженого, поднимается.

— Пойду прошвырнусь немного. Засиделся… — говорит он и исчезает.

…Декорации нам удавались. Эскизы без особых сложностей переносились на холст. С костюмами было куда труднее. Одно дело левый рисунок на бумаге, иное дело — превращенный в реальные панталоны, треуголки, юбки или штаны.

Все становилось обычным, острота рисунка бесследно исчезала, и вещи обретали форму наших бренных реалистических тел.

В конце концов справились мы и с этой бедой. Пущены в дело проволочки, крахмал… И вот уже появляются задуманные художниками острые углы, условные линии…

Между прочим, именно в это время произошла та неэтичная драма с критиком, о которой я рассказал.

Приближалась наша премьера. Занятые ею, мы почти не замечали, как все тревожнее с каждым днем становится в городе.

Иногда доносилась орудийная канонада: невдалеке шли бои с петлюровцами.

А у нас в это время проходили последние репетиции…

Была у нас еще одна неразрешенная техническая задача: к сцене бала у Блока есть ремарка — к влюбленным, одетым в средневековые костюмы, подбегает Паяц и показывает длинный язык. Влюбленный в ответ на это бьет с размаху Паяца тяжким мечом по голове. Паяц падает, перегнувшись через рампу. Из головы его брызжет струя клюквенного сока. При этом Паяц пронзительно кричит: «Помогите! Истекаю клюквенным соком!»

Роль Паяца исполнял Юткевич. Как сделать, чтобы из Сережиной головы брызгал бы клюквенный сок? Мы совещались со знакомыми инженерами, слесарями, бутафорами. Просидели вечер с одним полусумасшедшим изобретателем.

Он согласился обсудить нашу проблему только после того, как мы выслушали, что именно он изобрел и всю историю его скитаний с этим изобретением.

Мы все выслушали, но никакого разумного совета не получили.

И тогда мы пошли к Донато — к нашему любимому Донато, которым восхищались, которому поклонялись, к знаменитому клоуну Донато, главе труппы полетчиков.

Семья Донато снимала квартиру на Николаевской, наискосок от цирка, стены цирка были заклеены плакатами в три человеческих роста, на которых изображалась то летающая труппа Донато, то он сам в клоунском костюме, в рыжем парике, со светящимся красным носом. По нашим сведениям, Донато объездил весь мир и был лучшим на земном шаре цирковым артистом.

Каждый вечер он «работал номер», как говорили в цирке, и каждый вечер это было настоящим чудом.

Когда к юной четверке полетчиков — двум юношам и двум девушкам, показавшим, как казалось зрителям, вершины искусства, смелости, грации, когда к ним вдруг поднимался вверх по лестнице неуклюжий клоун в аршинных ботинках, спадающих гармошкой невообразимой ширины штанах на коротких, ярких подтяжках, в каком-то дурацком сюртуке, надетом на дюжину жилетов, — цирк смеялся, еще не подозревая о том, что последует за этим.