Вадим Абдрашитов - Портрет поздней империи. Андрей Битов

— Вот вам мой роман-рулон, — протянул он свое сочинение.

…А потом началась перестройка. Хлынул настоящий девятый вал всего, что не печаталось прежде, и буквально накрыл собою читателей. Битов продолжал оставаться персоной грата, выступал, его расхватывали телевизионщики, подолгу жил за границей, придумывал всякие затеи, вроде чтения черновиков Пушкина под джазовый барабан, получал звания и премии, был президентом Русского ПЕНа. Но об этом пусть пишут другие, я же хочу сказать, что при этом у него выходили новые сочинения, причем в изрядном количестве. Многие ли их читали? Не знаю, не могу сказать. Но оглушительного успеха 70-х − 80-х годов уже не было. Да и не могло быть, поскольку литературоцентричность нашей страны на поверку оказалась сильно преувеличенной. Да и я сам, признаться, читал его уже не так внимательно и не ждал, как прежде, с придыханием его нового слова.

И вот писателя не стало. Остались его прежние и новые тексты — огромный-преогромный «роман-рулон». Развернут ли его, прочитают с надлежащим вниманием?

Это вопрос.

Но всему свое время.

В конце семидесятых я полюбил ходить на творческие вечера Андрея Георгиевича в Москве. Обычно они проходили в литературных музеях или в филиалах. Почему-то запомнился вечер на Петровке, возле монастыря. И в Еврейском культурном центре, который тогда располагался на Николоямской. Андрей был весел, общителен, много шутил и даже объявил себя единственным в мире имперологом, у него же была своя теория становления, жизни и гибели империй.

А однажды на один из таких творческих вечеров мы пошли компанией, было человек десять, наверное. Сразу договорились, что после выступления, вместе с Битовым, пойдем к нам домой. Мы тогда жили втроем — я, мой младший сын Саша и его мама Марина. Расположились. Сашке было около четырех лет. Он сидел рядом со мной, а по другую сторону от меня сидел Андрей. Начали выпивать, о чем-то разговаривать. И вдруг в какой-то полупаузе Битов, глядя через меня на Сашу, говорит: «Слушай, а я же тебя видел, я тебя узнал…» Тут все сразу как-то стихли, потому что это было невероятно — Андрей Битов и четырехлетний Саша Беляев… И Андрей говорит: «Я тут приболел и неделю сидел дома. Писать, естественно, в таком состоянии, не мог. Валандался по квартире, шлялся, лежал, спал, смотрел телевизор, куда-то тыкался, как-то превозмогая вот это отключение от жизни… И видел тебя в кино. Ты же там играл». Саша даже жевать перестал и уставился на дяденьку с изумлением. Андрей еще больше оживился и говорит: «Слушай, ну, это невероятно, этого вообще даже предугадать никак нельзя было!» Тут же встал, достал из своей расхлябанной сумки (приличного портфеля у него никогда не было) небольшую брошюрку и говорит: «Давай тебе подарю свою первую книжку». Развернул ее, поставил автограф, подарил Саше. Это было изумительно. Потом кто-то из гостей (кажется, это была Катя Варкан) не удержался и, тыча в меня рюмкой, спросил: «А что, главного персонажа никак не узнать?»

Битов ведь говорил о картине Лены Цыплаковой «Семейные тайны», в которой у меня была главная роль, а у Саши — короткий эпизод. Удивительно это или нет, но мое присутствие на экране прошло для него бесследно. Тогда я понял, что мозги этого человека сложены каким-то другим образом — он способен улавливать общий контекст, но это для него не самое интересное. Интересно ему было что-то особенное, что-то свое.

Мы много лет общались. Но я никогда не осмеливался задавать вопрос о том, как он пишет или как ему пишется. Рядом с ним это казалось настолько жуткой пошлятиной, что язык бы не повернулся. Достаточно было факта его присутствия, соприкосновения с его жизнью, необыкновенной и очень простой.

Еще одна история. Я бы назвал ее «Ложкой дегтя». Анапа. «Киношок». В тот год у нас сложилась компания незанятых людей — мы все были гостями фестиваля, вели вольную жизнь: наслаждались обществом друг друга и красным вином на пляже, от которого, как известно, «загар крепчает и не обгораешь». И вот в один из последних вечеров решили собраться у кого-нибудь в номере, а не в ресторане или кафе, чтобы никто не вклинивался, не разбавлял компанию. И вдруг в этот день ко мне подходит руководство фестиваля: «Юра, надо ехать! Открывается памятник нашей коллеге. Далековато, Краснодарский край, но мы очень тебя просим!» Я стал дергаться: «Надолго ли? У меня планы кое-какие были». — «Да нет, ну туда и обратно».