Аркадий Шевченко - Разрыв с Москвой

— Я хочу работать, писать и жить так, чтобы никакое правительство не диктовало мне, что делать и что говорить. Даст ли ваше правительство мне такую возможность?

Джонсон встал и подошел к бару в углу комнаты.

— Не знаю, как вы, но я определенно выпью двойное виски. Вам налить? — спросил он.

Его дружелюбный тон разом изменил атмосферу. Казалось, он понял, что мучало меня. Он вдруг стал человеческим существом, а не учреждением или судебной инстанцией, перед которой я вынужден был оправдываться. Я быстро согласился еще выпить. Мы стояли у бара, он налил виски и содовую. Мы чокнулись. Впервые за весь вечер мы улыбнулись друг другу.

Вернувшись на тахту, он закурил и, откинувшись назад, сказал:

— Ну вот, прежде всего я уполномочен предложить вам защиту, о которой вы просите. Если вы готовы бежать, мы готовы помочь вам, принять вас, если вы именно этого хотите.

— Да, я хочу именно этого, — ответил я.

— Мы о вас много знаем, — продолжал он. — Мы давно уже наблюдаем за вашей карьерой, поэтому я должен спросить вас, уверены ли вы в своем решении? Если у вас есть какие-либо сомнения, скажите нам об этом. Как только это дело развернется, его никто уже не сможет остановить.

— Я принял решение.

Однако Джонсон продолжал говорить о том, что в США у меня не будет тех особых привилегий, к которым я привык, будучи членом советского высшего класса. Он говорил, что у меня не будет машины с шофером, зарплату которому платит государство, у меня не будет государственной квартиры, вообще не будет той роскоши, которая доставалась мне бесплатно как советскому чиновнику высшего ранга.

— Все это вещи, которые вы считаете само собой разумеющимися, — подчеркнул он. — Но мы ничего подобного не предоставляем. Вы действительно готовы отказаться от них?

— Да, я готов. Я знаю, что мне важнее всего.

Я вдруг почувствовал желание рассмеяться. У меня было какое-то странное чувство, будто я участвую в некой брачной церемонии, и это было так непохоже на мои эмоции всего две минуты тому назад.

Джонсон выпил свое виски и поставил стакан на стол. С минуту он смотрел на меня, потом сказал:

— Вы понимаете, что если вы будете жить открыто, ваша жизнь всегда будет под угрозой?

Я достаточно был осведомлен о длинной руке и долгой памяти КГБ. Почему Джонсон заговорил об этом: неужели он хочет отговорить меня, вместо того чтобы укрепить в моем решении? Я почувствовал тревогу.

Джонсон прервал мои мысли:

— Минуту назад вы сказали, что хотели бы сделать что-то стоящее. Вы считаете, что побег — единственный способ добиться этого?

Я заколебался:

— Ну, перейдя к вам, я смогу многое сделать.

— В этом никто не сомневается, — сказал он. — Но подумайте, сколько вы могли бы сделать, если бы оставались на своем месте.

— Что вы имеете в виду?

Он рассказал мне о том, какое возбуждение вызвало в Вашингтоне известие о моем решении сбежать. Все понимали, каким ударом это будет для Советов. И они готовы помочь мне, если таково мое желание. Но есть и другие идеи. Что если мне остаться еще на какое-то время на посту заместителя Генерального секретаря? Сотрудничая с американцами, я мог бы снабжать их массой информации. Я мог бы помочь им в сборе сведений о советских планах и намерениях, о том, что думает советское руководство.

— Кроме того, — заметил Джонсон, — вам нужно время, чтобы подготовить семью к побегу.

Я почувствовал внутри холодок.

— То есть вы хотите, чтобы я стал шпионом?

— Не совсем, — ответил он и, подумав, продолжал: — Мы бы не назвали это шпионажем. Давайте скажем так: время от времени вы будете вот на таких встречах снабжать нас информацией.

Я не знал, что сказать. Это предложение совершенно обескуражило меня.

— То, о чем вы просите, исключительно опасно, — сказал я наконец. — У меня нет никакой подготовки к таким делам.

Джонсон сделал глоток виски.

— Подумайте об этом, — сказал он спокойно.

Он не угрожал и не настаивал. Но было совершенно ясно, чего он от меня хочет. Но именно к этому я и не был готов. Мне нужно было время, чтобы свыкнуться с этой идеей. И поэтому почти автоматически я сказал, что подумаю.

Этого оказалось на этот раз достаточно. Говорить больше было не о чем. Я поднялся.

— Когда мы могли бы встретиться снова? — спросил Джонсон.

— Лучше всего в следующую пятницу. Я могу как-нибудь связаться с вами, скажем, позвонить?

Он произнес номер, который я должен был заучить. Я повторил его несколько раз, стараясь как следует запомнить. Мы обменялись рукопожатием, и я ушел, чтобы вновь пуститься в путь через Манхэттен на Лонг-Айленд, — на этот раз со смешанным чувством облегчения и страха.