Юрий Поляков - Селфи с музой. Рассказы о писательстве

– Учись, пока я жив! – сказал он и за полчаса, покуда я бегал за бутылкой, накатал «подвал».

Умер Альбинин от цирроза печени.

Бархатов перезвонил мне через несколько дней, я съездил куда надо и был представлен краснолицему майору, тот в ходе беседы задавал наводящие вопросы, выясняя, не склонен ли я к спиртному, – проблема, видимо, болезненная для пожарных подразделений. Наконец майор сказал, что я им подхожу.

– А как я попаду к вам?

– Не волнуйся, наш офицер «купит» тебя на городском призывном пункте.

– Как это-«купит»?

– Ну заберёт, заберёт. Пока карантин и школа молодого бойца, придётся посидеть в казарме, а потом на выходные будешь ездить к жене. Но если в воскресенье в 20.00 в часть не вернулся – дезертир! Понял?

– Так точно, товарищ майор! – расцвёл я.

В тот миг у меня во всём свете было два любимых существа – жена Наталия и командир военизированной пожарной части. Однако закончилось всё очень плохо. Тщетно я ждал на городском пункте обещанного офицера-покупателя. Он так и не пришёл. Бродя в мучительном предчувствии по этажам, я вдруг столкнулся нос к носу с моим недавним учеником Зелепукиным. Остриженный наголо и одетый, как я сам, в какие-то обноски, он сначала оторопел, а потом заржал: «Юрий Михайлович! А вас-то за что?!»

Уже вернувшись из армии, я узнал, что произошло. Такую же повестку, как и я, получил сотрудник «Комсомольской правды» Андрей Шумский, тоже, кстати, поэт. Он-то и занял моё место при пожарном начальстве, забыв про обещания, оно предпочло известного журналиста из всесоюзного издания какому-то внештатнику городской молодёжки. Понять их можно. Шумский, очень талантливый парень и мажор, вскоре после возвращения из армии погиб, разбившись на папином автомобиле.

Я же стал рядовым в/ч пп 47573, заряжающим с грунта батареи самоходных артиллерийских установок, и обменял российскую метель на германскую зимнюю сырость: наш полк стоял в городке Дальгов, неподалёку от Западного Берлина. Теперь это уже Берлин. Узенькое Гамбургское шоссе, плотно обсаженное липами, стало широкой автострадой. На месте военного городка – коттеджный посёлок и скидочная деревня. Если внимательно присмотреться к некоторым домам, можно различить в них черты былой казармы, облагороженной экономным немецким гением. В клубе, стилизованном под замок, сначала сделали музей советской оккупации, а теперь там центр толерантности. Умнеет Европа. Кое-где сохранились ангары и многоэтажные заколоченные казармы – память о несметной советской силе, стоявшей здесь сорок пять лет и ушедшей по своей воле. Американцы, кстати, не закрыли в Германии ни одной базы. За опасным тевтонским союзником, имеющим такой опыт наступательных войн, надо приглядывать. Между прочим, в ФРГ недавно разрешили переиздать как исторический памятник «Майн кампф». И что же? Книга побила все рекорды продаж. Иногда я с изумлением смотрю на советских евреев, гуртом уехавших в 1990-е сюда за спокойной и толерантной жизнью. Мёртвых вулканов не бывает, только – спящие…

В Олимпийской деревне, где я дослуживал в дивизионной газете «Слава», теперь музей под открытым небом, посвящённый берлинским Олимпийским играм 1936 года, в которых СССР, кстати, протестуя против фашистского режима, не участвовал. Зато США, Англия, Франция – все тут как тут. Ещё как участвовали, заселив полдеревни. Правда, интересно? Между прочим, именно там, где жила многочисленная американская команда, в домиках, выстроившихся каре вокруг плаца, и располагалась наша комендантская рота. Об этом дружном участии в фашистской Олимпиаде будущих членов антигитлеровской коалиции хоть кто-то вспоминает? Никто. Большую правду о причастности Запада к зарождению и усилению фашизма давно спрятали в малую правду о пакте Молотова – Риббентропа, а ведь мы были последней европейской страной, подписавшей договор о ненападении с Гитлером. Вот так…

Я выполнял ратный долг в мирной армии: полуостров Даманский уже подзабылся, а Афганистан ещё не грянул. Сейчас, одолев значительную часть жизни и побывав в различных ситуациях, я понимаю, что служил в общем-то в нормальных условиях, которые, скажем, срочнику, попавшему в Чечню, показались бы раем. Во всяком случае мне, как призывникам начала 90-х, не приходилось просить милостыню под магазином, чтобы подкормиться. А нашим офицерам не надо было сторожить автостоянки, чтобы свести концы с концами, ибо на денежное довольствие прожить семье было невозможно. Наоборот, молоденький советский лейтенант, едва окончивший общевойсковое училище, сразу становился вполне обеспеченным человеком в сравнении, к примеру, со мной – выпускником пединститута.