Ольга Лодыженская - Ровесницы трудного века - Страницы семейной хроники

Шли годы, отменили крепостное право, девочка росла и, «вольная», так и осталась жить на барской кухне. И вот тут и сказалось ее необычайное трудолюбие и одаренность. Кому нужна была чужая девчонка? О школе даже и думать было нельзя, и все же Уля самоучкой научилась читать и писать. Помню, у няни, в ее сундучке, были свои книжки, и помню, как она нам читала их не хуже других взрослых. Шить, вышивать, вязать – все умела наша няня. Все наши детские платьица, белье – все было сшито ее руками. Шерстяные носки мы носили только нянины. А как она готовила, какое бесконечное количество блюд знала она! Какие кремы и пирожные умела она приготовлять! Она знала кухню и украинскую, и польскую, и еврейскую. Я просто привыкла к тому, что кто бы у нас ни обедал, обязательно восхищался няниной готовкой. Даже нас, маленьких, глупеньких девочек, няня поражала своей универсальностью. У нее был хороший голос, правда, пела она очень редко, но мы так любили, когда она пела. А какие сказки она нам рассказывала! И когда мы ее спрашивали: «Няня, почему ты все умеешь и все делаешь так хорошо? Кто тебя учил?» – она отвечала: «Меня никто не учил, я сама училась. Зимой вечера длинные, время свободное, каждый чем-нибудь занимается: кто вяжет, кто шьет, кто вышивает, а я тут как тут и смотрю во все глаза, а уж когда выпрошу себе иголку с ниткой, тут уж мне полное раздолье. И около поваров любила вертеться: готовили тогда много, господа богатые были, а хоть и подручных много, все же от моей помощи никто не отказывался, а я помогать помогаю, а сама приглядываюсь».

Появилась няня у нас вскоре после смерти папы. Было ей, наверное, лет сорок с небольшим. Была она невысокого роста, некрасивая, но в серых глазах ее светилась такая доброта и ум, что нам с Ташей она казалась красивой. Мама привезла ее из Москвы. До этого она много лет жила в одной семье и вырастила там двоих детей, и, как это ни странно, я даже запомнила фамилию этой семьи – Шенфельд, а дети – Таня и Юра. Запомнила, потому что дети эти долго переписывались с няней. Помню, как она читала длинные письма и вытирала слезинки, помню фотографии гимназистки и гимназиста – оба казались мне очень большими. Мы очень ревновали няню к этим письмам.

Первая квартира в Можайске, которую я вспоминаю смутно, – это дом Грачева. Он стоял на одной из главных улиц Можайска, недалеко от церкви Троицы, я помню эту белую, как бы кружевную церковь, от нее не осталось и следа после нашествия фашистов в 1941 году. <���…>

На лето, уже в начале весны, мы уезжали в Отяково, к маминому дедушке. Мы поселялись в «большом доме» и, хотя в некоторых комнатах стояли у стен подпорки, ничего, жили, и не один год. А сколько чудес было в этом доме! Первое – это закрытая неотапливаемая комната на втором этаже, рядом с гостиной; она была завалена разными картинами и журналами с иллюстрациями. Как было интересно пробираться туда, вдыхать замечательный запах пыли и сырости и смотреть, смотреть. Второе – винтовая железная лестница из столовой на второй этаж; она была без перил, и человек, поднявшийся по ней, как бы вырастал из-под пола. Ходить нам по ней, конечно, строго запрещалось. Третье – стекла в окнах кабинета, рядом со столовой, были все разноцветные, и так интересно было, забравшись на широкий подоконник, смотреть в старинный парк через самые разнообразные оттенки. Четвертое – окно нашей детской, на втором этаже, выходило прямо на крышу террасы, и тоже интересно и страшно было вылезать туда. А заросший, совершенно запущенный парк вокруг дома! Там были липы, которые трое взрослых не могли обхватить, взявшись за руки. Вообще, обхватывать деревья было одно из наших любимых занятий. А сколько малины, крыжовника и смородины росло в зарослях парка, правда, ягоды были мелкие, их клевали куры, мальчишки из деревни набирали полные картузы. И так смешно нам было, что, увидев нас, мальчишки с испугом убегали.

Но больше всего я любила ходить во флигель к дедушке. Собственно к дедушке меня редко допускали, да я и сама побаивалась его, а вот попасть на половину к Александре Егоровне было блаженство. Там была какая-то особая обстановка, не похожая на нашу домашнюю. Высокие кровати с перинами, с бесконечными разных размеров подушками, прикрытыми кружевными накидками. Всегда Сашенька угощала меня очень вкусными пирогами и пряниками своего печения. Она меня баловала, и, когда я высказывала желание покувыркаться на подушках, помню, под воркотню Машеньки снимались кружева, я разувалась, и начиналось веселье. <���…>