Лара Прескотт - Секреты, которые мы храним. Три женщины, изменившие судьбу «Доктора Живаго»

Мы расплатились за конфеты, которые планировали контрабандой пронести в кинозал, и Ирина засунула свеклу в свою сумку так, что ботва высовывалась наружу. Потом мы пришли в кинотеатр и купили билеты.

Мне очень нравился фильм «Шёлковые чулки». Эту картину я предпочитала смотреть в одиночестве. Когда у меня были лишние деньги, я ходила в кино раз или два в неделю. Иногда я смотрела одну и ту же картину по два или три раза, сидя в первом ряду на балконе, положив подбородок на сложенные на парапете ладони.

Мне нравилось не только кино как таковое, но и все, что было связано с посещением кинотеатра: красная неоновая вывеска кинотеатра Georgetown, ожидание в очереди того, как кассир в стеклянной будочке выдаст тебе билет, запах попкорна, липкие полы и сотрудники в зале, которые с фонариком провожают тебя до нужного ряда и указывают твое место. Стоя в душе, я часто распевала песню Let’s all go to the lobby. Больше всего я любила, когда начинает гаснуть свет в зале и на экране появляются мерцание и всполохи в самом начале киноленты. В эти секунды кажется, что мир стоит на пороге чего-то нового.

Я хотела рассказать об этом Ирине. Мне хотелось понять, чувствовала ли она себя на пороге чего-то нового. Когда в зале потух свет и она посмотрела мне в глаза после того, как на заставке прорычал лев MGM, я поняла, что она именно так себя и чувствовала.

Сама картина не оставила у меня никаких четких воспоминаний. Помню лишь, что, когда прошла где-то четверть фильма, Ирина открыла сумочку и начала рыться в ней в поисках леденцов, лежавших под пучком свеклы. Леденцы громко застучали о жестяные стенки коробочки, и пучок свеклы выпал на пол. Ирина шумела так сильно, что сидевший впереди нас господин с сигарой обернулся и шикнул на нее. Мне вся эта сцена показалась прекрасной.

Когда в конце танцевального номера Ritz Roll and Rock Фред Астер наступил на свою шляпу, Ирина охнула и дотронулась до моей руки. Она тут же убрала свою руку, но ощущение ее прикосновения не покидало меня до тех пор, пока в зале не зажгли свет.

Как только мы вышли из кинотеатра, полил дождь. Мы встали под навесом и смотрели на потоки воды.

– Переждем или перебежим на другую сторону улицы и выпьем горячего пунша? – спросила я.

– Мне надо ехать, – ответила она и похлопала себя по сумке. – Мама ждет не дождется своей свеклы.

Я рассмеялась, но на душе у меня стало грустно.

– Тогда бегом?

– Бегом.

Ирина выбежала к стоящему на углу сине-белому трамваю. Она села в вагон, и я провожала трамвай глазами, пока он не скрылся из виду. Раздался удар грома, и дождь полил еще сильнее. Я прислонилась к плакату кинокартины Jailhouse Rock, наблюдая за падающими с небес потоками воды.

Потом в течение нескольких недель я водила Ирину по моим любимым книжным магазинам, подробно объясняя, что из их практики я позаимствовала бы, а отчего отказалась, если бы была владелицей. Мы сходили в National на премьеру «Вестсайдской истории» и, идя по улице после представления, во все горло распевали I Feel Pretty. Мы сходили в зоопарк, но ушли после того, как Ирина увидела, что вдоль решетки в клетке львицы бедное животное протоптало тропинку. «Держать животных в зоопарке – это преступление», – сказала Ирина.

За все это время мы ни на секунду не задержались в объятиях друг друга, что, впрочем, не имело никакого значения. Со времен Канди я никого не подпускала к себе так быстро. После Джейн – медсестры ВМФ с волосами, как у Ширли Темпл и зубами белыми, как мыло, которая разбила мое сердце, – я словно построила вокруг себя каменную стену.

Расставание с Джейн разбило мое сердце. Когда она сказала мне, что наша «особенная дружба» закончится, как только она вернется в Америку, и все, что было между нами, забудется как что-то, что могло случиться только во время войны, у меня заболела не только голова, но и руки, ноги и даже зубы. Я поклялась, что больше не позволю себе быть такой ранимой и не буду ставить себя в ситуацию, в которой другой человек сможет причинить мне столько боли. И до встречи с Ириной мне это удавалось.

Кроме этого, я прекрасно знала, что все ведущие в ту сторону дорожки плохо заканчиваются. У меня были знакомые, которых арестовывала полиция во время ночных прогулок по Лафайетт-Сквер, после чего их фамилии в назидание всем печатали в газетах. Моих друзей увольняли с работы в госучреждениях, они теряли свою хорошую репутацию, а родители вычеркивали их имена из завещания. Я знала людей, которые решали, что единственным выходом из этой ситуации было встать на стул и надеть петлю на шею.