Лара Прескотт - Секреты, которые мы храним. Три женщины, изменившие судьбу «Доктора Живаго»

– Хочу познакомить вас с одной из самых ваших горячих поклонниц, – представил меня Борису Константин, – Ольга Всеволодовна Ивинская.

Я протянула ему руку.

Борис поднес мою руку к губам и поцеловал запястье.

– Рад с вами познакомиться.

– Мне нравились ваши стихи, еще когда я была девочкой, – произнесла я, чувствуя себя крайне глупо.

Он улыбнулся, и я увидела щель между двумя его передними зубами.

– Я сейчас работаю над романом.

– А о чем он? – спросила я, проклиная себя за то, что расспрашиваю писателя о еще незаконченном проекте.

– О старой Москве. Той, которую вы слишком молоды, чтобы помнить.

– Это очень интересно, – произнес Константин. – Поговорим о нем в моем кабинете.

– Буду рад снова вас увидеть, Ольга Всеволодовна, – сказал Борис. – Приятно слышать, что у меня все еще есть поклонницы.

Вот так все и началось.

Я опоздала на наше первое свидание, а он, наоборот, пришел раньше времени.

Борис сказал, что он рад, что добрался до Пушкинской площади за час до свидания, и с удовольствием наблюдал за тем, как голуби один за другим устраивались на голове памятника поэту, словно живые крылатые шапки. Мы сели на скамейку, он взял мою руку и сказал, что с момента нашей встречи только обо мне и думал. Думал о том, как я буду подходить к нему, сяду рядом с ним на скамейку, и как он возьмет меня за руку.

С того дня каждое утро он ждал за дверью моей квартиры. До работы мы шли по бульварам, по паркам и площадям, переходили мосты с одной стороны Москвы-реки на другую. Мы шли без определенного маршрута. Яблони были в цвету, и весь город благоухал медом и чем-то гнилым.

Я рассказала ему все: о моем первом муже, которого я в один прекрасный день застала повесившимся в нашей квартире, и о втором, который умер у меня на руках. О мужчинах, с которыми я была до них, и о мужчинах, с которыми была после. Я говорила о своих радостях и о своих унижениях. Я рассказывала ему о своих «тихих» радостях: о том, как мне нравится выходить первой из вагона, о том, что расставила на полке в ванной все свои флаконы духов и баночки кремов этикеткой наружу, и о том, как люблю по утрам есть кислый вишневый пирог. Первые несколько месяцев я только и делала, что говорила, а Борис слушал.

К концу лета я стала называть его Борей, а он меня – Олей. Люди вокруг начали говорить о нас. Больше всех говорила моя мама. «Это просто неприемлемо! – говорила она столько раз, что и не сосчитать. – Он же женатый человек, Ольга».

Но я знала, что Анатолию Сергеевичу будет неинтересно читать такие признания. Я знала, какие признания его интересовали. Я запомнила его слова: «Судьба Пастернака теперь зависит от того, насколько правдиво вы все это напишете». Я снова взяла ручку.

«Дорогой Анатолий Сергеевич Семенов,

«Доктор Живаго» – это роман о докторе.

Действие происходит между двумя войнами.

Эта книга о Юрии и Ларе.

Эта книга о старой Москве.

О старой России.

О любви.

О нас.

Доктор Живаго – не антисоветчик.

Когда через час Семенов вернулся, я передала ему мое письмо. Он посмотрел его и перевернул.

– Завтра еще раз попробуете, – сказал он, затем скомкал листок бумаги, выбросил его в мусорное ведро и махнул рукой охранникам, чтобы меня увели.

После этого каждую ночь меня забирал охранник, и у нас с Семеновым были эти самые «разговорчики». И каждую ночь следователь задавал мне одни и те же вопросы: «О чем этот роман? Зачем он его пишет? Зачем вы его выгораживаете?»

Я не сказала ему того, что он хотел услышать, того, что в этом романе критикуется революция. Борис отошел от канонов соцреализма и описывал героев, которые жили и любили так, как подсказывает им их собственное сердце. Они существовали вне сферы влияния Государства.

Я не рассказала ему о том, что Борис начал роман задолго о того, как мы встретились. О том, что он уже давно думал о Ларе, и в первых набросках романа героиня напоминала его жену, Зинаиду. Я не сказала ему о том, что постепенно Лара стала мной. Или это я превратилась в Лару.

Я не сказала ему о том, что Боря называл меня своей музой, что за первый год нашей совместной жизни он продвинулся в написании романа больше, чем за три предыдущих года, вместе взятых. О том, что вначале я привязалась к нему из-за его имени и славы, но позднее влюбилась по-настоящему. О том, что для меня он был не просто стоящим на сцене известным поэтом или фотографией в газете. О том, как мне нравились его недостатки и странности: щель между передними зубами, то, что он отказывался избавиться от старой расчески, которой было уже двадцать лет, то, что, задумавшись во время работы, он мог почесать лицо держащей перо рукой, оставив на щеке чернильное пятно. О том, как упорно он работал, не жалея себя.