Михаил Шмелев - Фронтовая юность

В кармане брюк боец нащупал кусок сахару, завернутый в тряпочку.

— Держи, на…

Недоверчиво покосившись, Шарик сел. Вот он, кажется, узнал хозяина, тявкнул и, как прежде, повиливая хвостом, пополз к Федору. Солдат схватил собаку, прижал к груди, стал целовать в мокрый нос.

— Что же ты молчишь, Шарик? Говори-и-и…

Хлопнул выстрел. Обмякшее тело собаки выскользнуло из рук. Схватив автомат, боец дал очередь в пролом стены. Оттуда выпала винтовка, воткнувшись штыком в полусгнившее бревно, а вслед за ней рухнул на землю убитый гитлеровец. Перешагнув через труп, Федор вошел в избу. Вошли и мы со Степаном Головко. От разломанной печи тянуло гарью, кирпичная пыль толстым слоем покрыла провалившийся пол, стены. В углу, на полу — разбитое зеркало. Ни кровати, ни стола, ни стульев. Около двери валялся изуродованный чайник. Федор поднял его.

— Покупал с Надей в сельпо, — прошептал он.

У соседнего дома Аниканов встретил деда Ерофея — колхозного конюха. Обхватив седую голову, он сидел на обугленном бревне и плакал. Федор узнал его по неизменной суковатой палке, зажатой между колен.

— Ерофеич, где мои?

Старик посмотрел на Федора и, узнав его, махнул рукой на запад, прошамкав беззубым ртом:

— Иди, догоняй… Многих увели еще третьего дня. Сказывали, в Смоленск… А матка и братишка здесь…

— Где? Где они?

Федор взял старика за плечи, поднял и увлек за собой.

— Да не туда тянешь… Не там они…

— Где же, где?

— Пойдем, покажу.

Опираясь на палку, дед шел медленно, едва переставляя больные ноги. Федор спешил, он то забегал вперед, то останавливался, поджидая старика. Мы шли за ними. Обогнули сарай. Около старой яблони показался холмик, поросший травой.

— Вот тут, — снимая шапку, сказал Ерофей. Федор упал на землю и зарыдал.

Подошел Буланов в сопровождении группы бойцов. Все сняли пилотки. Стояли молча. Потом майор спросил, кто здесь похоронен. Когда старик ответил, майор скомандовал:

— Автоматы!

— За мать солдата! Огонь!

— За брата солдата! Огонь!

В воздухе прогремело два залпа.

…Мы шли по деревенской улице.

— Родненькие, заждались вас. — Плача и смеясь от радости, навстречу бойцам бежала женщина. Она целовала каждого встречного, крепко прижала к груди Чугунова. На лице женщины залегли глубокие морщины, седые пряди волос торчали из-под ситцевого платка.

— Зачем же плакать, мать! Радоваться надо.

— От счастья это, милый, от счастья…

Она вытерла концом платка слезы.

— Федор?! Да никак ты…

— Тетка Марфа?

— Я, милый, я…

Женщина обхватила Федора и, рыдая, целовала его в щеки.

— Да будет, тетка Марфа! Успокойтесь…

— Ох, и натерпелись мы, милый.

— Не видели ли Надю?

— Как же, как же. Видела… Всех молодых сгоняли в клуб. Потом погрузили на машины и увезли…

— И Надю?

— И Надю тоже.

…Из погреба показалась кудрявая головка девочки. Увидев звездочки на пилотках бойцов, она, радостно всплеснув руками, закричала:

— Ребята, наши пришли!

Выскочив из погреба, путаясь в длинной юбке, падая, она устремилась к бойцам. За ней, жмурясь от дневного света и протирая опухшие глаза, бежали несколько мальчиков и девочек. Ребята окружили бойцов.

— Где твоя мама? — спросил Чугунов у мальчика в дырявых штанишках, из которых торчали острые коленки.

— Мамы нет, ее угнали немцы. Они ходили по избам и кричали: «Матка, ком!» Когда мама уходила, бабка Агриппина говорила ей: «Возьми узел, пропадешь в дороге». А она не взяла, уехала в одном платье. Она сказала: «Не надо мне ничего — я все равно убегу». А сама не убежала… Найдите ее.

Александр взял мальчика на руки и крепко поцеловал:

— Найдем, обязательно найдем!

И все присутствующие бойцы, словно клятву, повторили слова Чугунова: «Найдем!..»

Вечером 19 сентября Додогорский послал в батальоны связных с радостным известием: приказом Верховного Главнокомандующего дивизии присвоено почетное наименование Ярцевской, и в 21 час в честь успешного наступления советских войск столица нашей Родины будет салютовать 12 артиллерийскими залпами из 124 орудий. Одновременно командирам подразделений направлялась копия телеграммы Военного совета 31-й армии. В ней Военный совет объявлял всему личному составу дивизии благодарность за мужество и отвагу, проявленные в боях за Ярцево.