Михаил Шмелев - Фронтовая юность

Размышляя об этом, я не заметил, как распахнулась плащ-палатка, закрывавшая вход в землянку.

— Вас вызывает командир полка, — доложил связной.

В тесном, пахнущем сыростью блиндаже находились командиры батальонов, офицеры штаба. Подполковник Додогорский заметно волновался. Первые его слова: «Товарищи, завтра начинаем» — были встречены оживлением, радостными возгласами.

Петр Викторович подошел к карте.

— Два года укрепляли фашисты подступы к Ярцеву. Как видите, они оборудовали три крупных узла сопротивления, — водя указкой, говорил Додогорский. — Между этими узлами и городом — пять рядов проволочных заграждений, прикрытых минными полями. Противник вынес передний край своей обороны на пятнадцать километров к востоку от Ярцева, превратил деревни в опорные пункты, поддерживающие между собой огневую связь.

После ознакомления офицеров с обстановкой командир полка отдал предварительные распоряжения о наступлении. Далее он указал, что в оставшиеся до наступления часы надо напомнить всем воинам об их ответственности перед Родиной и народом за разгром врага, призвать к подвигам во имя Отечества.

— Мы стоим на рубежах, преграждающих врагу путь к сердцу нашей страны. За нами — Москва. Впереди — Смоленщина и Белоруссия. Ни одного шага назад! Только вперед, только на запад! — Додогорский, сосредоточенно оглядев присутствующих, в заключение сказал: — Стремление уничтожить врага и успешно выполнить задачу должно быть девизом во всех ваших действиях. Уверен, что каждый из вас будет действовать смело, инициативно и решительно, использует все силы и возможности для выполнения своего долга. По местам, товарищи!

В тот день я пообещал Вере Лидванской присутствовать на комсомольском собрании санитарной роты, но после совещания у командира полка хотелось отправиться в первый батальон, который должен был прорывать оборону гитлеровцев. Однако Василий Федорович, которому я сказал о своем намерении, решил по-иному.

— Вот и хорошо, что обещал быть в санроте. Я собирался именно туда тебя и направить. В батальоны пойдем мы с парторгом. А ты действуй по своему плану. Выступи на собрании, расскажи о предстоящих событиях, посмотри, все ли там готово к наступлению.

У входа в дом, где располагалась санитарная рота, висела немецкая каска, а рядом с ней, на одной из перекладин забора, торчал небольшой железный прут. И прежде чем переступить порог дома, каждый пришедший из «мужского сословия» должен был дать сигнал — оповестить хозяек дома о своем визите. Таков уж неписаный закон, который строго соблюдался всеми — от бойца до командира полка. Я трижды ударил прутом о каску, но на мой сигнал никто не выходил.

— Никого там нет, зря стучишься, — послышался за спиной голос. Я оглянулся. В пяти шагах стояла, согнувшись под тяжелой ношей свежего камыша, Тося Михайловская, «полковой доктор», как называли ее бойцы.

— Ну что стоишь как вкопанный, помоги… Нелегкая это работа — из болота тащить бегемота, а вот мы, как видишь, тащим, да не откуда-нибудь, а от ручья. А до него, поди, добрых три версты.

— Зачем вам камыш?

— Ранен, что ль, не был? Полежи-ка на голой земле, пока очередь до операции дойдет или до отправки в тыл… А на камышовых матах и теплее, и гигиеничнее…

Из-за пригорка с вязанками камыша показались санинструкторы Лиза Волкова, Лилия Справчикова, Тамара Пирогова, фельдшеры Аня Воробьева, Клава Данилова.

— Уф! — сбросила свою поклажу самая маленькая среди девчат, Лиза, и тут же присела на камыш. — Еще сто метров, упала бы и не встала…

— А где же Вера Лидванская? — поинтересовался я.

— В медсанбате. За медикаментами туда уехала на Вороном, — ответила Клава, вытирая платком раскрасневшееся лицо.

— На каком таком Вороном?

— На том самом, который начштаба возит…

В искорках глаз девушки я уловил что-то интригующее.

— Повозки заняты. Снаряды да мины подвозят, — пояснила Клава. — Вот Андрей Федорович и дал ей свою верховую лошадь. Только не понимаю: зачем она ее взяла? Ведь ни разу верхом не ездила.

— Что вы, девчата! — возразила Лилия Справчикова. — Видели бы, как Вера Вороного обхаживала. Чувствую, боится, бьет ее, как в ознобе, а виду не подает. Подсадила я ее в седло, а сама думаю: «Ну, Верочка, ни за что пропадешь. Лучше бы уж пешком шла». Понукает она коня: «Пошел, милый». А он стоит. Подала я ей поводья, натянула она их, и лошаденка прямехонько к блиндажу начштаба направилась. Обошла блиндаж раз, другой, третий, фыркнула то ли с горя, то ли со злости, что хозяин не выходит, и зашагала по знакомой ей тропинке. А тропка-то эта в штаб дивизии ведет. Помахала мне Вера рукой: дескать, все в порядке.