Михаил Козаков - Рисунки на песке

Мы с Гришей поехали ко мне домой выпить. Он мне рассказал, что, несмотря на отсутствие в зале именитых коллег, он вдруг увидел сидящего под лестницей, в раздевалке, Анатолия Васильевича Эфроса. Анатолий Васильевич для нас с Гришей, актеров его театра, был абсолютным авторитетом. И вдруг он пришел по собственному желанию на нашу скромную премьерку. «И что он сказал?» — со страхом спросил я друга Гришу. «Честно, Миня, он ничего про картину не сказал. Был мрачен. Спросил только: „Почему Козаков сыграл в своей картине лучше, чем он играет в моих спектаклях?“» — «И все, Гриша?» — «И все, Миня». — «Но тебя-то хоть поздравил?» «Мне показалось, что нет», — сказал Гриша. «Да ладно, — говорю. — Странный он человек, наш великий босс. Выпьем, Гершеле?» Разумеется, выпили. Надо сказать, что наша «Безымянная» не сразу вошла в сознание зрителей, о коллегах я уже не говорю. Не провалилась — и на том спасибо. На премьере я со страхом подсчитывал уходящих из зала зрителей. Слава богу, удалось подсчитать. Массового отвала не было. Картина попала на Всесоюзный фестиваль телефильмов, происходивший в Баку. Мы удостоились спецприза Азербайджанской академии наук. Костолевский, побывавший на этом форуме, привез и отдал мне приз — коврик с национальным узором, который я приспособил в туалете, на случай, если окажусь босым. И был весьма доволен тогда сим знаком отличия.

А с моим другом мы славно потрудились и в Театре на Малой Бронной. Эфрос, любя и ценя Гришу, не доверял ему главных ролей. Александр Леонидович Дунаев тоже не доверял. Гриша переживал. Когда же в 1974 году я начал ставить комедию Леонида Генриховича Зорина «Покровские ворота» в театре на Малой Бронной, я распределил на роль эстрадника Велюрова Гришу Лямпе. И он играл эту роль до 81-го года, пока я сам, уходя из театра, не попросил снять с репертуара мой спектакль. К этому моменту я уже срежиссировал телевизионный фильм по комедии Зорина «Покровские ворота». Но Гришину роль в фильме сыграл все тот же Леонид Сергеевич Броневой.

А Лямпе играл ту же роль с большим успехом у той публики, что посещала наш спектакль на Малой Бронной. Так почему же я предал моего друга, обидел его, не пригласив на роль Велюрова в кино? Гриша переживал это предательство еще очень долго. «Но, Гриня, — говорил я, — пойми, в каком я был тогда положении. Ты же знаешь, какой ценой пробивался…» О! это слово — пробивать! Сценарий «Покровских ворот». «Ты же знаешь, как тяжко утверждалось распределение ролей на Центральном телевидении при Лапине. Ну не мог я тогда рискнуть на твое исполнение роли. Ведь Броня-Мюллер — общероссийская звезда. Ну, и будем говорить честно, Гриня, он идеальный исполнитель. Разве не так?» — «Все так, Миня. Броневик-сука, сыграл здорово. Я ведь не обижаюсь. Но все-таки обидно, Миня, что я у тебя в этом фильме не сыграл». И вправду, обидно. Тем паче, что, когда я ставил эту вещь на Малой Бронной, ни Броневой, ни Дуров, ни Дмитриева, ни Волков — никто из первачей не согласился играть у режиссера Козакова в театре, где ставит Эфрос. А Гриня согласился. Не был первачом? Может быть.

А что есть первач? — Актер, у которого есть приставка «народный артист»? Нет, это не критерий. Были, есть народные артисты всего Советского Союза, получившие звание не по праву лучших в бывшем Советском Союзе. Даль и Высоцкий вообще никаких званий не имели. Звания, вообще-то, чушь. Когда их только ввели, то ставший народным артистом, одним из первых, Константин Сергеевич Станиславский сказал: «Искусству конец!» Так что есть первач? — Трудно сказать. Первач — он и есть первач. Бывают, правда, первачи временные, на время. Бывают до конца своих дней. Нет, мой друг Гриша никогда не стал первачом ни в СССР, ни в Израиле, в театре «Гешер», в котором он играл, уехав туда, где оказался вскоре и я. Почему? Вот теперь, спустя столько лет, я задаю себе этот вопрос: почему не стал первачом? Потому что еврей? — Нет. Ведь и Броня не хохол. И народный артист, знаменитый телеведущий Игорь Кваша не русак. Так что же? Недостаток таланта? — Нет. Григорий Лямпе был одарен настолько, что в театре Соломона Михайловича Михоэлса играл роль, заменяя самого Зускина. А был он тогда молоденьким парнем — Гришей.

Я работал с Гришей после «Покровских» всегда, когда для него находилась роль, большая или маленькая — неважно. Он сыграл у меня в «Попечителях» по «Последней жертве» Островского, в «Фаусте», в «Маскараде»… И главное — важнейшую роль учителя в «Визите дамы». Опять учитель, но тут — стоп! Надо быть честным до конца, вспоминая старого друга. Сыграл-то опять случайно, опять заменив все того же Гердта, которого я пригласил поучаствовать в моей картине и который опять согласился и, как водится, сниматься у меня не стал — то ли другая картина помешала, то ли опять нарушался его запланированный отдых все в той же Прибалтике, то ли… Но это уже другой разговор. И опять выручил, сыграл за Гердта все тот же Лямпе. Темно! Включите Лямпе! Роль учителя гимназии, которую Гриша играл в картине «Визит дамы», в трагифарсовой пьесе Фридриха Дюрренматта, роль смыслово-опорная. Именно этот персонаж — местный гюлленовский интеллигент, гуманист и умница — произносит ближе к финалу и убийству Ила… ключевую фразу о совести и вынужденном компромиссе, на который способны не только жители выдуманного Дюрренматтом, городка Гюлена, но, увы, большинство из нас, доведенных до крайности унизительностью нищеты, из которой можно выйти, пойдя на компромисс с совестью.