Анатолий Иванов - Неизвестный Дзержинский - Факты и вымыслы

Альдона держала поля большой шляпы, под которой прятала от меня глаза. На ее руках были белые кружевные перчатки, доходившие ей только до запястий. Когда, наконец, началась служба, я оказался на одной из передних скамей рядом с Альдоной, где, собственно, и хотел оказаться. Она меня словно не замечала, чем вызывала во мне одновременно и признательность, и жестокие страдания. Я старательно листал молитвенник. Лицо ее под широкополой шляпой горело в мягком свете, падавшем от витражей, такой ее вид делал мою роль мальчишки-защитника более естественной и благородной. Не отрывая от нее глаз, я мысленно рисовал себе все, что сделаю с ней, и, должен сознаться, мне доставляли удовольствие гадкие садистские картинки, порожденные моим горьким мальчишеским смирением».

Я нарушила последовательность повествования, говоря о критических моментах. Начнем с начала. Феликс Дзержинский родился 11 сентября 1877 года в имении своих родителей — Дзержинове. Главная роль в семье принадлежала Хелене Дзержинской. Отец умер, когда ей было 32 года. На руках осталось семь детей. Старшей, Альдоне, — двенадцать, младшему, Владиславу, — немногим более года. Хозяйничать в крохотном имении Дзержинове некому, пришлось сдать землю в аренду за 42 рубля в год. Эти 42 рубля да скудная вдовья пенсия — вот и весь доход. Спасибо родственникам — помогали. В детстве ему казалось естественным, что кто-то из братьев и сестер постоянно гостит у бабушки или у других родственников, потом он понял, что «в гости» мама собирала их от нужды. Тетя Зося ни разу ни словом, ни взглядом не упрекнула его, но один раз довелось случайно услышать, как одна ее гостья говорила: «Эдмунду не следовало заводить такую семью, если он не мог ее прокормить». Неужели и до мамы доходили эти ужасные пересуды?

Мать рассказывала уже повзрослевшим детям историю своего замужества.

«Вашего отца привел в наш дом старый сапожник, шивший обувь для нашей семьи. Эдмунд случайно повстречался с ним на улице, когда после окончания Петербургского университета приехал в Вильно искать работу. Вакансий в виленских гимназиях не оказалось, и Эдмунд не знал, что же делать дальше.

«Я вижу, студент ищет работу, а что он умеет делать?» Эдмунд рассказал, кто он, и поведал о своих трудных обстоятельствах. «Я могу вас проводить к профессору Янушевскому, он как раз ищет учителя математики для своей дочери, но сначала пану учителю надо привести себя в порядок», — сказал старик, критически оглядывая дыру и отставшую подметку на левом ботинке «пана учителя». Эдмунд признался со стыдом, что у него нет денег, чтобы заплатить за починку. «Ничего, — ответил добрый гений в лапсердаке, — я сам починю, а деньги отдадите, когда будут».

Диплом и скромность Эдмунда понравились моей матери, и со следующего дня он уже начал давать уроки. Прошло время, мы полюбили друг друга и поженились».

Часто вспоминались Феликсу и чудесные вечера в Дзержинове, когда под мерный шум вековых сосен вся семья собиралась вокруг матери. Музицировали, декламировали стихи любимых поэтов, а затем Хелена рассказывала детям о польском восстании 1863 года, зверски подавленном русскими войсками, о непомерных налогах и контрибуциях, взимаемых властями с населения.

В 11 лет Дзержинский, на радость матери, твердо решил стать священником. Он хотел избавить от скверны весь мир, а в первую очередь — самого себя. Я думаю, не последнюю роль в его решении сыграли сны. Повторяющиеся, бесконечные. Сны, которые никому нельзя доверить. Никому, кроме чистого листа бумаги. Эти сны доверял Дзержинский своему дневнику в одиночной камере павильона № 10 Варшавской цитадели. Часть дневника (по просьбе самого Дзержинского) сохранялась в частном архиве графа Богдана Якса-Роникера в Варшаве. Два кошмара тревожили одинокий сон Феликса: ужас смерти и страх запрещенного секса. Секс всегда ассоциировался со смертью…

«Мои сны повторяются… Сначала она целовала мои ребра и белую мальчишескую грудь, гладила бедра, ласкала, обсасывала мочки ушей и рот, и все это она делала так, словно ничего другого ей и не хотелось; она издавала короткие звуки от одобрения или удовольствия, будто комментируя свои действия; я слышал вздохи. бессловесные шепотки самой себе; она постепенно пожирала меня, съедала и выпивала, и совсем не для юго, чтобы возбудить меня. Я ждал, что она, наконец, обнаружит и эту часть моего тела, но она все медлила и медлила, и мне, в конце концов, стало нестерпимо больно; я думал, что сойду с ума, ужасно начинал нервничать…».