Оливия Лэнг - Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют

Свидетельство, подтверждающее наши заключения по поводу основной причины алкоголизма, впечатляет, и его смысл пугает. Распространенность НДО и его влияние на дальнейшую жизнь очевидно является главным показателем здоровья и социального благополучия нации. Это остается в силе, будь то с точки зрения социальных последствий, экономики здравоохранения, качества жизни, направленности медицинского обслуживания или эффективности общественной политики. Негативный детский опыт трудно поддается учету главным образом потому, что для многих из нас он болезненно бьет по родному дому. Противодействие ему требует больших усилий, но дает шанс улучшить качество жизни.

Некоторые критикуют исследования НДО, в частности, по той причине, что полученные данные ретроспективны и опираются на допущение, что участники не кривят душой и хорошо помнят события детства. Возникает множество вопросов, на которые еще нет полного ответа: например, как в точности проходит путь от детской психической травмы до ущерба здоровью в дальнейшем и какие защитные механизмы есть у тех, кто страдает от потрясений в детстве, но впоследствии всё же избегает зависимости. И всё же получено решительное подтверждение формулы здравого смысла: как начнешь, так и закончишь.

Балл негативного детского опыта Берримена равен трем. Трудно насытиться тем, что не очень хорошо насыщает. Господи! Это меняет смысл многих стихов. «Песня-фантазия 96», строфа первая:

Графин с грудями . Источник обманчивый, но жажда была настоящей. Разве удивительно, что он оказался, как и в этом стихотворении, в больнице, где «его рому, куантро, джину, хересу и бурбону» угрожают люди в белых халатах.

Я снова вспомнила о пребывании Берримена в частной подготовительной школе. Он оказался там сразу после трех тягостных событий: ужасного периода в интернате Оклахомы, когда ему было одиннадцать, смерти отца и нового замужества любимой матери, которая лишила его даже имени, полученного при рождении. Он провел два года в новом доме в Джексон-Хайтс, затем его отправили в пансион Саут-Кент, где его терпеть не могли. Не с кем было поговорить по душам, да и вообще это была среда, в которой проявление чувств само по себе было опасным. В письмах домой лишь угадываются его невзгоды — совсем краткие, как бы нечаянные упоминания мальчиков, которые разбили ему очки или заперли его в шкафу. Остро нуждаясь в защите, во всех нарочито бодрых письмах к матери он начал скрываться под маской вымышленного я : «Всего лишь через 18 дней я буду дома ! Вообрази! А я и представить себе не могу, как будет выглядеть дом. Наверное, вы уже совсем устроились, и я буду у вас абсолютным чужаком. Вот это да!» [315] Berryman J. We Dream of Honour: John Berryman’s letters to his mother. P. 19. Он учился прятаться от самого себя, отрицать и приуменьшать свои несчастья: прием, который оказывал ему дурную услугу в последующей жизни. А под маской клокотали истинные чувства, которые было недопустимо и невозможно облегчить, не считая безумных моментов, как в тот день, когда он бросился на рельсы под проходящий поезд.

Тут мне вспомнилось еще кое-что, возможно не имевшее большого значения, но кто знает… И это нечто , вероятно, вплетено в узел потребностей и привязанностей, разлук и тревог. В «Песне-фантазии 96» Берримен явно говорит о родстве бутылки и груди, о грудном вскармливании посредством бутылки. В опубликованной переписке с матерью, «Мы мечтаем о славе» (которая, по словам одного критика, интересна только психиатру), есть глазок, через который можно увидеть отношение к этой теме миссис Берримен. Во введении цитируется фрагмент рассказа, написанного ею в августе 1931 года, когда ее сын второй раз приехал на лето домой из Саут-Кента. Это фантазия о женщине, кормящей своего грудного сына, и ее пылкий, обольстительный тон напоминает тон многих писем к Джону, хотя мы не знаем, был ли он таковым и в жизни:

Они были одни… Он засунул язычок в бутылку, утолил голод, веки отяжелели от дремоты. Тоскуя над ним, она пустила молоко тонкой струйкой по своей груди и втолкнула затвердевший сосок в его вялый ротик; один, два раза он его выплюнул, а затем, когда осязание плоти пробудило его, сомкнул губы и стал его дергать, вытягивая длинные напряженные глотки, прерываясь лишь для того, чтобы громко посетовать на неудачу, тычась носом в поисках ускользнувшего соска, присасываясь и потягивая, постанывая и оплакивая безжалостную пустоту. Боль иглой пронзила ее, когда она ощутила исступленный восторг его желания; его тщетность сомкнула на ней железные когти, и ее охватила жестокая тоска из-за бесплодия ее груди… Но вот он утих, и горечь ее печали притупилась [316] Berryman J. We Dream of Honour. P. 4. .