Оливия Лэнг - Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют

В «Трех игроках в летнюю игру» Брик делает знаменательное утверждение. «Пьяница, — говорит он, — это не один человек, а двое: один хватает бутылку, другой ее у него отнимает, и эти двое дерутся, чтобы завладеть бутылкой» [152] Williams T. Three Players of a Summer Game // Williams T. Collected Stories. P. 310. . Их активность вызывает у меня сомнения, но сама идея, что пьяница — это две разные личности, раскрывает глаза на многое. Человек летел три тысячи километров над горами Южной Калифорнии, запершись в туалете и тупо созерцая свое отражение, а незамутненная часть его сознания позволяла ему фиксировать наблюдения на бумаге — удивительное проявление самообмана, свойственного алкоголику. Как иначе объяснить, что в таком состоянии он смог написать «Кошку на раскаленной крыше» с ее бескомпромиссным изображением настоятельной потребности пьющего человека уйти от реальности?

Вы можете одновременно знать и не знать. Вы можете признавать правду и в то же время допускать ситуацию, которую Кошка Мэгги однажды сравнила с пожаром в запертом доме: он продолжает бесноваться внутри, безудержный и всепоглощающий. Объясним это вслед за Бриком из «Трех игроков» двойственностью пьяницы или заглянем в другое письмо Уильямса, написанное той же зимой во Флориде: «Немыслимое сосуществование добра и зла, поразительная раздвоенность сердца» [153] Williams T. Letters. Vol. 2. P. 552. .

В конференц-зале было очень влажно, и я немного одурела. Доктор Карсиоглу закончил выступление, и, когда разговор перешел к иммигрантской тематике в «Татуированной розе», я выскользнула из зала и свернула за угол к отелю «Монтелеоне». В нем находится знаменитый бар «Карусель», который вращается вокруг своей оси. Теннесси нередко выпивал здесь, равно как и Уильям Фолкнер, и Эрнест Хемингуэй, и ангелоподобный Трумен Капоте — то друг Уильямса, то его враг. Я заказала дайкири с лаймом, села в сторонку и очень медленно смаковала его в полуденном сумраке.

Люди не любят говорить об алкоголе. Они не любят о нем думать, разве что поверхностно, не всерьез. Не любят исследовать наносимый им ущерб, и я не стану их судить: я тоже не люблю. Мне знакомо желание отрицать каждой клеткой своего тела, каждой костью, головчатой, крючковидной, гороховидной и трехгранной. Оно — очень личная часть меня, оно вросло в мою плоть и кровь. Когда я думаю о своем детстве, мне чаще всего вспоминаются три медных обезьянки, стоявшие на бабушкиной каминной полке, их ручки были прижаты к глазам, к ушам и ко рту. Не слышать ничего дурного, не видеть ничего дурного, не говорить ни о чем дурном — священная триада для семьи алкоголиков.

Впервые я прочла «Кошку на раскаленной крыше» в семнадцать лет, в шестом классе колледжа, поступить в который родители мне позволили после долгих споров. Он был построен в 1960-х годах, неказистая цепочка малоэтажных зданий со стеклянным кафетерием и несколькими модульными общежитиями возле поля для регби. Английский язык высокого уровня преподавался в угловом классе верхнего этажа, окна которого выходили во внутренний двор. Была осень, и перед началом занятий я сидела на батарее и смотрела в окно, как дождь смывает к водостоку пакеты от чипсов и коробки из-под напитков.

Отель «Monteleone», Новый Орлеан

Мы читали пьесу вслух, и я как сейчас помню удовольствие произносить реплики Мэгги. Я просто сказала, что один из этих уродов испортил мое кружевное платье… А я-то мечтала: вдруг алкоголь тебя обезобразит и тогда страдания великомученицы Мэгги станут не такими жуткими… А сейчас, когда ты проиграл, просто ушел с поля, в тебе появилось какое-то новое очарование. Очарование побежденных [154] Уильямс Т. Кошка на раскаленной крыше. С. 174, 183–184. . Мальчик, игравший Брика, был темноволосым и белокожим, он собирался стать актером. Его движения, лаконичные и грациозные, выдавали в нем гея, хотя это никогда не обсуждали.

Пьеса стремительно выплескивалась из жалкой комнатенки, будто что-то прорвалось и больше не может оставаться в прежних рамках. Брик в пижаме то и дело ковылял с костылем к бару. Мэгги, увешанная браслетами, не оставляла упрямых, отчаянных попыток заставить его сделать ей ребенка. В бродвейской версии финала Брик подчинялся ей, а в первоначальной — оставался в нерешительности. Помню, как я любила ремарки между диалогами, они казались более прочувствованными и подлинными, чем всё, прочитанное мною прежде.