Владимир Высоцкий - Песни и стихи. Том 1

Это росы вскипают от ненависти.

Ненависть в почках набухших томится,

Ненависть в нас затаённо бурлит,

Ненависть потом сквозь кожу сочится,

Головы наши палит.

Погляди, что за рыжие пятна в реке,

Зло решило порядок в стране навести,

Рукояти мечей холодеют в руке,

И отчаянье бьётся, как птица, в виске,

И заходится сердце от ненависти.

Ненависть юным уродует лица.

Ненависть просится из берегов,

Ненависть жаждет и хочет напиться

Чёрною кровью врагов.

Да, нас ненависть в плен захватила сейчас,

Но не злоба нас будет из плена вести.

Не слепая, не чёрная ненависть в нас.

Свежий ветер нам высушит слёзы у глаз

Справедливой и подлинной ненависти.

Ненависть, пей! Переполнена чаша.

Ненависть требует выхода, ждёт.

Но благородная ненависть наша

Рядом с любовью живёт.

Час зачатья я помню неточно,

Значит, память моя однобока,

Но зачат я был ночью порочно,

И явился на свет не до срока.

Я рождался не в муках, не в злобе —

Девять месяцев — это не лет.

Первый срок отбывал я в утробе,

Ничего там хорошего нет.

Спасибо вам, святители, что плюнули да дунули,

Что вдруг мои родители зачать меня задумали.

В те времена укромные, теперь почти былинные,

Когда срока огромные брели в этапы длинные.

Их брали в ночь зачатия, а многих даже ранее,—

А вот живёт же братия, моя честна компания.

Ходу, думушки светлые, ходу,

Слово резвое, в строченьке слово.

Первый раз получил я свободу

По указу от тридцать восьмого.

Знать бы мне, кто так долго мурыжил

Отыгрался бы на подлеце.

Но родился, и жил я, и выжил —

Дом на Первой Мещанской в конце.

Там за стеной, за стеночкою, за перегородочкой

Соседушка с соседочкою баловались водочкой.

Тут на зуб зуб не попадал, не грела телогреечка.

Тут я доподлинно узнал, почём она копеечка.

Все жили вровень, скромно так, система коридорная,

На тридцать восемь комнаток — всего одна уборная.

Не боялась сирены соседка,

И привыкла к ней мать понемногу,

И плевал я, здоровый трехлетка,

На воздушную эту тревогу.

Да не всё то, что сверху — от Бога —

И народ зажигалки тушил,

И как малая фронту подмога,

Мой песок и дырявый кувшин.

И било солнце в три луча, сквозь дыры крыш просеяно

На Евдоким Кирилыча и Гисю Моисеевну.

Она ему: «Как сыновья?» — «Да без вести пропавшие.

Эх, Гиська, мы одна семья, вы тоже пострадавшие.

Вы тоже пострадавшие, а значит, обрусевшие.

Мои без вести павшие, твои — безвинно севшие».

Я ушёл от пелёнок и сосок,

Поживал, не забыт, не заброшен,

Но дразнили меня «недоносок»,

Так как был я нормально доношен.

Маскировку пытался срывать я —

Пленных гонят, чего ж мы дрожим?

Возвращались отцы наши, братья

По домам по своим да чужим.

У тёти Зины кофточка с разводами да змеями —

То у Попова Вовчика отец пришёл с трофеями.

Трофейная Япония, трофейная Германия…

Пришла страна Лимония, сплошная Чемодания.

Взял у отца на станции погоны, словно цацки, я,

А из эвакуации толпой валили штатские.

Осмотрелись они, оклемались,

Похмелились, потом протрезвели.

И отплакали те, кто дождались,

Не дождавшиеся отревели.

Стал метро рыть отец Витькин с Генкой.

Мы спросили — зачем? — Он в ответ:

— Мол, коридоры кончаются стенкой,

А тоннели выходят на свет.

Пророчество папашино не слушал Витька с корешем,

Из коридора нашего в тюремный коридор ушёл.

Да он всегда был спорщиком — припрут к стене —

откажется.

Прошёл он коридорчиком, а кончил стенкой, кажется.

Но у отцов свои умы, а что до нас касательно,

На жизнь засматривались мы уже самостоятельно.

Все — от нас до почти годовалых —

Толковище вели до кровянки,

А в подвалах и полуподвалах

Ребятишкам хотелось под танки.

Не досталось им даже по пуле,

В ремеслухе живи да тужи,

Ни дерзнуть, ни рискнуть, но рискнули

Из напильников делать ножи.

Они воткнутся в лёгкие, от никотина чёрные,

По рукоятки лёгкие, трёхцветные, наборные.

Вели дела обменные сопливые острожники —

На стройке немцы пленные на хлеб меняли ножики.

Сперва играли в фантики в пристенок с крохоборами,

И вот ушли романтики из подворотен ворами.

Спекулянтка была номер перший.

Ни соседей, ни Бога не труся.

Жизнь закончила миллионершей

Пересветова тётя Маруся.

У Маруси за стенкой говели,