Цви Прейгерзон - Дневник воспоминаний бывшего лагерника (1949 — 1955)

6.1.58 — В феврале 55-го года в наш лагерь привезли первый этап уголовников. До их прибытия нас перевели в 43-й барак. Зону разгородили, оставив только проход. Какие цели преследовало начальство, нам было непонятно. Для видимости нас разделили, но практически уголовникам не составляло труда пройти в нашу часть зоны.

7.1.58 — Как только их ввели в зону, начались события. В первый же день после прибытия человек сто из них прорвались через нашу зону и убежали (охрана, привыкшая охранять политических, не приняла нужных мер). Кто-то им сказал, что в одном из бараков за зоной, около проходной, живут женщины. Они все ринулись туда, но по ошибке ворвались в ту часть барака, где находилась охрана лагеря. Их поймали, водворили на место.

Бараки, в которые поселили уголовников, быстро превратились в отхожие места, стали заплеванными и грязными. В них устроили картежные притоны. Увеличилось число не желающих выходить на работу, а ругань просто висела в воздухе. Неподчинение начальству, воровство и грабеж стали обычным, повседневным явлением. Бывали случаи ограбления политических заключенных. Однако они научились давать отпор уголовникам и обычно побеждали их — избивали и изгоняли, отбивая охоту соваться вторично.

Среди уголовников были, в основном, рецидивисты с лагерными преступлениями. Их привезли в наш лагерь, чтобы возместить нехватку в рабочей силе на шахте в связи с массовым освобождением политических, которое набирало силу. Их разделили на бригады, каждому выдали новое обмундирование, стали обучать на курсах шахтерским специальностям. Тут же началась торговля лагерной одеждой — кое у кого из политических водились деньги. Цены были низкие: новый бушлат ценился в 20–30 рублей, пара нового белья — 10 рублей и т. д. Причем предложение превышало спрос.

Вначале меня перевели из 17-го в 43-й барак, но так как и туда поселили уголовников, то мне надо было устроиться в другом месте. Я попросил поселить меня к Динабургу. В его бараке, пристроенном к конюшне, жили конюхи, возчики и уборщики конюшен. Я знал там Динабурга, но главным образом Керлера. Барак был куда грязнее, чем тот, в котором я жил раньше. Он всегда был наполнен дымом от махорки, водились и клопы. Но люди были хорошие, сердечные. К Керлеру и ко мне приходил Кантаржи. Они оба изучали иврит по учебнику для начинающих с картинками. Я любил этих молодых людей, особенно Кантаржи, моего душевного друга.

В те дни, по решению прокуратуры СССР, освобождали многих. Мне вспоминается, как один из немцев, работавший извозчиком и просидевший 10 лет, был освобожден. Случайно в разговоре с ним, за день до его освобождения, я предсказал ему освобождение в ближайшие дни. Вечером, когда я вернулся с работы в барак, этот человек бросился меня обнимать, угощать. Пошел слух, что я предсказываю освобождение, и что тот, кто пообщается со мной, вскоре освобождается. И в самом деле, еще в 43-м бараке все мои соседи по нарам освободились.

Слухи, сны — все шло от сердца к сердцу Это немного согревало сердца узников холодного Севера Чувствовалось приближение весны…

8.1.58 — С февраля по май 55-го года уголовников прибывало все больше и больше, а жизнь в лагере становилась все хуже и хуже. Прогулки в лагерной зоне стали опасны, посещение клуба тоже не доставляло радости. Однажды в клубе во время киносеанса у меня украли очки: видимо, для практики, чтобы не потерять профессиональные навыки. Зачем молодому парню чужие очки?! Я повесил объявление, что дам вознаграждение за возвращение мне очков, — но бесполезно…

Помню свой перевод в 11-й барак из барака Динабурга. Раньше в нем обитали уголовники, теперь его опять отдали нам. Барак был разделен на три секции. В одну я попал вместе с реб Мордехаем Шенкарем, Михаилом Исааковичем Мительманом, Давидом Коганом и Хасиным… Это был своего рода еврейский уголок. Жил тут и Родин.

Это были мои последние дни перед освобождением. Мительман тогда усиленно занимался своим вечным календарем, а Давид много работал и много читал. Дневальным был отвратительный тип. Говорили, что он стукач. В наш барак, бывало, приходил вор — молодой некрасивый парень 19-ти лет. Звали его Витя, Виктор Кузьмич, — отец-циркач, видимо, был русский, а мать — еврейка. У него был замечательный музыкальный слух, он хорошо играл на аккордеоне, знал много еврейских мелодий. Зэки уважали его.

Наша лаборатория находилась далеко и в неудобном месте, и мы решили перевести ее в освободившийся домик Стадникова — тот перешел работать за пределы зоны. Однажды утром мы заняли этот домик. В нем я проработал более двух лет. Состав работников оставался тот же. Луиза приходила каждый день, но, боясь возможных актов насилия со стороны уголовников, я стал давать ей задания, которые она могла выполнять в большой лаборатории вне рабочей зоны лагеря.