Борис Носик: Русский XX век на кладбище под Парижем

П. П. Юренев был членом ЦК кадетской партии, в 1917 году был министром путей сообщения третьего состава Временного правительства. Потом он вернулся в Москву и работал в городском самоуправлении…

А потом – вынужденное изгнание… Деятельный Юренев, который был талантливым организатором, уже в Константинополе восстанавливал деятельность Земгора, помогал открыть в Константинополе русскую гимназию с интернатом, руководил целой сетью русских учебных заведений и приютов в Белграде, а потом в Праге. Старшее поколение эмигрантов остро ощущало свой долг перед детьми… Позднее Юренев с женой и тещей переехал во Францию и арендовал небольшую ферму в Нормандии. Он ждал, что к нему переедет его единственная дочь с мужем. Внезапная смерть дочери подкосила его. Он сажал огород, ухаживал за коровами, едва сводил концы с концами, а появляясь в Париже, окунался в общественную работу. Экономический кризис добил его ферму. Юреневы перебрались в Париж, стали искать пропитания. Инженер Юренев посчитал с карандашом в руках, что они с женой смогут выжить стиркой белья. Потом немцы захватили Париж, и прачечную пришлось ликвидировать. Юренев нашел место сторожа и огородника на заводе в парижском пригороде. Туда он и перебрался с семьей, провел там три долгих, безнадежных года. Нескольких месяцев он не дожил до конца войны… «Судьба его не пожалела, – писал о нем в «Новом журнале» его друг князь Владимир Оболенский, – но под этими ударами судьбы он сохранил свою личность и свои, усвоенные еще с детских лет, убеждения». В. А. Оболенский попытался перечислить в своей заметке хоть некоторые черты внутреннего облика покойного друга: «Он был человеком, светящимся не ярким, а матовым светом, чрезвычайно сильным, но как-то незаметно излучаемым. Его недюжинный ум и большие способности скрывались за его исключительной скромностью и полным отсутствием самомнения. Тщательно скрывал он и глубину своих чувств, которую улавливали лишь близкие его друзья особым внутренним чутьем. А свойственную ему сильную волю он направлял не на подчинение других, а на самого себя, сдерживая свои страсти и сокращая свои потребности… Он был настоящим демократом не только по своим политическим взглядам, но и по свойствам своей природы. Всякая излишняя роскошь в домашней обстановке ему претила. В течение своей жизни в эмиграции он старался упростить свою жизнь до возможных пределов. Он делал это прежде всего потому, что так ему нравилось, но постепенно возвел это в принцип, доказывая друзьям, что комфортабельная жизнь среди моря эмигрантской бедноты недопустима. Единственная роскошь, которую он себе позволял, была бутылка вина, выпитая за дружеской беседой с друзьями. А другом он был верным и преданным, всегда готовым помочь своим друзьям в постигшем их несчастии и утешить их в трудную минуту жизни. Сердечный, хотя и без лишних слов, по отношению к друзьям и добродушно снисходительный к противникам…

Он никогда не был церковным человеком. Но не был и материалистом, так как признавал существование чего-то непостигаемого и непостижимого. Не любил рассуждать на религиозные темы, как вообще обо всем, не поддающемся обработке его ясного логического ума. Однако, когда он почувствовал, что умирает, призвал священника, исповедовался и причастился».

Совсем еще молодым будущий священник Виктор Юрьев изведал и фронты, и «галлиполийское сидение», но в конце концов добрался до мирного Парижа. Пролетарский церковный приход в индустриальном Кнютанже решил, что он сможет оплачивать стипендию одному студенту Богословского института в Париже. Этим студентом и стал Виктор Юрьев. К моменту его окончания у высокопреосвященнейшего митрополита Евлогия возникли трудности с церковью Общества галлиполийцев. Строптивые отставные генералы из приходского совета заклевали сперва о. Малинина («держали в черном теле»), потом и о. Бирюкова. Митрополит решил сделать еще одну попытку: «После о. П. Бирюкова я назначил о. Виктора Юрьева, воспитанника нашего Богословского Института и стипендиата Кнютанжского прихода. Прекрасный священник. Галлиполиец, он привлек к себе всеобщие симпатии прихожан. О. Юрьев состоял и до сих пор состоит деятельным членом “Христианского Движения”».

Речь здесь идет о Русском Студенческом Христианском Движении, самом живом религиозном движении в эмиграции. За его экуменические связи и, в частности, за сотрудничество с американской молодежной христианской ассоциацией (YMCA) правые круги эмиграции подозревали это движение в таинственном «жидо-масонстве». В 1939 году о. Виктор Юрьев стал священником близкой и ныне к РСХД церкви Введения Божьей Матери (в доме № 91 на улице Оливье-де-Сер).