Он седлал, уздал тогда коня добраго,
Ай накладывал уздицю-ту тесьмяную,
Ай намётывал седёлышко чиркальскоё,
Да засьтёгивал двенадцеть вси подпружины,
Засьтегивал двенадцеть вси сьпенёчики;
Ай подпружяны-ти были чиста серебра,
Да сьпенёчки-ти были красного золота.
И самъ тогды стал збруды приговаривать:
«Булат-железо не погнитце,
Самохиньской-о шолк сам не порвитце,
Ише красно-то золото во грязи не ржавеёт».
Только видели Илеюшку собираючись,
Не видели поездочки Ильи Муромца;
Только видели — во поли куревушка вьёт. {91}
В Рязань Илья заехал не воротами —
Конь скакал же чере-сетену городовую,
Мимо ту же круглу башню наугольнюю.
Двор у Добрыни оказался «неогромистый», «подворьицо необшироное», а избушка невелика, так что когда Илья «зычал зычным голосом» интересоваться, дома ли Добрыня,
…избушка пошатиласе,
Ставинки в его окошках помитусились,
Стёколенки в окошках пошорбалисе.
Выглянула в окошко матушка богатыря, тоже важный былинный персонаж — Омельфа Тимофеевна, вежливо она Илью поприветствовала, позвала его «хлеба, соли есь» да «вина с мёдом пить». Илья заметно смягчился от такого обхождения, поинтересовался, откуда-де женщина его знает. Ответ был еще приятнее:
— И знать-то ведь сокола по вылету, —
Ишше знать-то богатыря по выезду,
Ише знать молодца ли по поступочки.
И все-таки, где же Добрыня? Нет его дома. Мудрая вдова — вот что значит русская женщина, знает, как с кем разговаривать, — Илью напутствует:
— Уж ты гой есь, восударь ты Илья Муромец!
Ты не буди ты спальчив, буди милослив:
Ты наедёшь как Добрынюшку на чистом поли,
Не сруби-тко у Добрынюшки буйной головушки;
Добрынюшка у миня ведь молодёшенёк,
На речах у мьня Добрынюшка зашибчивой.
На делах у мьня Добрыня неуступчивой.
Ну как тут можно не уступить просьбе матери?! В поле богатыри съехались, без ущерба друг для друга использовали палицы «боёвые», сабли «вострые» и копья «бурзомецькие», наконец, «скакали через гривы-ти лошадиныя» и схватились врукопашную. Три часа они возились, и вот — Илью опять подвела подвернувшаяся «права ножочка». Но тут и соперник был непростой — свой богатырь, русский. А потому у Муромца еще и ослабла «лева ручушка». Насел ему на «белы груди» Добрыня, как водится, начал интересоваться: кто да откуда? Три раза спрашивал, пока Илья не назвался, а как услышал молодой победитель, кого он под себя подмял,
Да скакал тогды Добрынюшка со белых грудей,
Берё де Илеюшку за белы руки,
Ай чёлуё в уста-ти во сахарныя:
— Ты просьти миня, Илеюшка, в таковой вины,
Шьто сидел у тебя да на белых грудях!
Ишше тут де братаны-ти поназванелись,
Ай крестами-ти сами они покрестовались;
Ай Илеюшка-то был тогды ведь больший брат,
Ай Добрынюшка-то был тогды а меньший брат.
Поехали братья названые в Рязань-город, встретила их Добрынина матушка, принялись они тогда пить да «прохлаждаться» — это не Сокольник, свой Добрыня, с таким удальцом хоть куда! Тогда-то и сказал Илья Муромец хозяйке:
— Уж ты вой еси, Омельфа Тимофеевна!
Ты спусьти-тко-се Добрынюшку Микитица,
Ты спусьти-тко ёго ты да в красен Киев-град.
Да поехали братаны в красен Киев-град,
А к тому же де князю ко Владимёру. {92}
Вот так — и себе нашел надежного товарища, и государству полезного человека подыскал!
Уважают Илью товарищи, знают, что примет старый казак правильное решение, рассудит, если надо, в споре. Вот тот же Добрыня выехал как-то в чисто поле, огляделся вокруг привычно в «трубоцьку подзорную», посмотрел на все «на четыре да на дальни стороны»:
Он смотрел-де под сторону под западну —
Там стоят-де топере леса темныя;
Он смотрел-де под сторону под северну —
Там стоят-де топере да леденны горы;
Он смотрел-де под сторону восточную —
Там стоит дак и наш да стольнёй Киев-град;
(Интересная все-таки в былинах география! — А. К .)
Он смотрел-де под сторону под летную —
Он завидёл в чистом поле черный шатёр,
Он черной-де шатёр, да чернобархатной.
Странно, у всех русских богатырей шатры «белополотнены», а этот — «чернобархатной», нерусский! Подъехал Добрыня, зашел внутрь — обстановка в шатре вызывающая:
Розоставлены столы тут белодубовыя,
Розоставлены вёдра да зелена вина,
Розоставлены бадьи да с медом сладким,
Розоставлена посуда да все хрустальная,
Тут лежал-де ярлык, да скора грамота:
«А кабы кто ноньце в моём шатру попьёт-поес,
Как попьёт-де, поес, право, покушает,
Не уехать живому из чиста поля».
Читать дальше