Анатолий Гулин - Моя неволя

Кто-то сказал злорадно: «Комиссара шлепнули», другой поддержал: «Так их, гадов, надо всех перебить». Такое, далеко не дружелюбное, отношение к политработникам в армии я встречал и ранее, и потом у определенной незначительной части людей, но объяснения этому не вижу. Некоторые называли политработников в армии попами, а негативное отношение к духовенству и вообще к религии у нас воспитывалось с детства.

Откровенно говоря, я никогда не испытывал особой любви к политработникам, будучи не в силах оценить по достоинству их роль, но у меня не было и чувства неприязни к ним. Тем более, что многие политработники, как и все бойцы, ходили в атаку, участвовали в рукопашных схватках, отражали атаки врага, находясь в окопах вместе с бойцами, и так же не были заговорены от смерти, как и любой солдат.

Пройдя еще с полкилометра, мы очутились на большой поляне, где уже было довольно много бывших бойцов и командиров Красной Армии — теперь военнопленных. Были там люди и в новенькой военной форме, были одетые в пропитанные потом и выгоревшие на солнце гимнастерки (таких было большинство), некоторые — только в нижних рубахах (по-видимому, командиры и политработники, снявшие гимнастерки, чтобы скрыть свою принадлежность к комсоставу). Люди лежали вплотную друг к другу, кто подстелив шинель, а кто и просто на земле. Кое-где белели повязки раненых. То здесь, то там вспыхивали огоньки цигарок. Лагерь беспокойно гудел: кто-то переживал случившееся и спешил поделиться своей бедой с соседом, кто-то злобно матерился, кто-то стонал, кто-то храпел…

Мы, два расчета ротных минометов, так глупо оказавшиеся в плену, расположились на краю поляны и стали обсуждать план побега, но, не придя к единому решению, отложили на завтра, полагая, что днем ситуация прояснится. Так прошел этот первый день плена — 12 июля 1942 года.

Утро следующего дня было ужасным. Сознание упорно твердило, что плена можно было избежать, что свершилось страшное — я в немецком плену, но верилось, что это не продлится долго, что все равно я вернусь домой. Эта уверенность не покидала меня никогда, и она помогла мне выжить.

Как важно не падать духом, не отчаиваться и верить, что плохое пройдет и все будет хорошо. Сколько раз потом я видел, как здоровые, физически крепкие люди впадали в уныние, хандрили, ожидали впереди только худшего и в конце-концов погибали.

Солнце было уже довольно высоко, когда с помощью окриков на немецком языке, которые никто не понимал, орудуя прикладами, конвоиры построили внушительную колонну и вывели ее на дорогу, по которой мы проходили вчера. Колонна человек по десять в шеренге растянулась не менее чем на полкилометра. Многие шли еле передвигая ноги, раненых поддерживали соседи. Колонна двигалась медленно, и конвоиры истошно орали, подгоняя людей, при этом усердно работали прикладами винтовок. Сзади то и дело раздавались выстрелы: это конвоиры добивали тех, кто отстал или упал, будучи не в состоянии идти дальше. Периодически раздавалась команда: «Ложись, вставай, бегом!»

Каждый раз после такой команды на дороге оставалось лежать несколько человек, их конвоиры пристреливали. Если кто-то выходил из своей шеренги в сторону, его также ждала пуля. Наш путь был усеян не одним десятком трупов русских солдат. По дороге периодически проходили автомашины, танки и прочая военная техника, и тогда колонна принимала в сторону, уступая ей место. Один раз в хвост колонны врезался танк, оставив после своего «славного рейда» задавленных и искалеченных людей. Последних конвоиры тут же пристрелили.

В другом месте из стоявшего у дороги танка вышли трое танкистов и направились в сторону видневшегося невдалеке хутора. Мне подумалось: как жалко, что я не умею водить танк, а то можно было бы рискнуть захватить его и примчаться к своим. Подобные несбыточные мечты потом не раз приходили мне в голову в разных вариантах в зависимости от ситуации.

Солнце уже стояло в зените и пекло нещадно. Утром мы отправились в дорогу натощак, но сейчас о еде не думалось. Все мысли были сосредоточены на глотке воды. Особенно тяжело было раненым. Хоть бы дождь прошел. Но на небе ни облачка, а солнце печет так, словно задалось целью сжечь все живое. Люди стали падать все чаще, и все чаще раздавались выстрелы конвоиров, оставляя на дороге трупы наших солдат, место гибели которых потом, после войны будут безуспешно разыскивать родные.

Наконец долгожданный привал прямо на солнцепеке. Кое-кто тут же заснул, кто-то стал перематывать портянки, давая отдых натруженным ногам, кто-то курил, некоторые вели неспешный разговор, а другие сидели неподвижно, молчали и обреченно смотрели, как затравленные звери. Нашлось немного и таких, которые в этом ужаснейшем положении шутили и балагурили. Как хорошо, что такие люди есть. Они своей шуткой, своим оптимизмом вселяют в окружающих бодрость и жажду жизни, помогают пережить беду и выжить. Привал, как мне показалось, прошел слишком быстро. Раздалась команда встать. Однако встать смогли далеко не все, и опять гремели выстрелы, и снова гибли сыновья, отцы и мужья, которых с нетерпением ждут дома и надеются, что костлявая с косой пройдет стороной.