Михаил Портнов - Американские горки. На виражах эмиграции

Мы сидим за кухонным столом, напротив друг друга. Светлана достаёт чек из запечатанного конверта, смотрит на него слегка замутненным взглядом, пожимает плечами и отдает мне. Я смотрю на чек: там семь с лишним тысяч за месяц! Это слишком много. Сознание с трудом переваривает сумму. Чек переходит из рук в руки. Состояние ошалелости долго не проходит. Вдруг это ошибка? И надо вернуть, пока не поздно?

Первое собеседование в Борланде (всего их было два) меня напрягло очень сильно. Во-первых, туда доехать – целое приключение, по серпантину, по горной дороге. Я им кто, горец с Военно-Грузинской дороги? Чуть концы не отдал по пути с непривычки. Да и машина у меня о четырех цилиндрах, экономичная, она не тянет, если на обгон в гору переть.

В самой компании собеседование началось с утречка, и так меня до четырех часов дня по цепочке с рук на руки передавали. Самая стыдуха была, когда пришли в столовую. Там всё за наличные, а у меня карточка банковская, но я пин-код не помню: не пользуюсь сам. Мне собеседник одолжил пятерку. Я купил то, что люблю покушать, а это вышло боком. Взят был пухлый французский батон с ветчинкой, сырком и всякой всячиной внутри. А его в рот просто так не впихнешь. Нужно сжать обеими руками, только тогда он в рот пролезает. А теперь представьте, что вы в рот ЭТО впихнули, откусили, а в этот момент от вас ждут ответа на вопрос. Ну почему, думаю, я не взял чего-нить мелкого по размеру, там же было?! Не сообразил. Те двое, что со мной на ланч ходили, с сочувствием смотрели, как я ем. Даже, не побоюсь сказать, с сопереживанием. Влюбленными глазами на меня смотрели. Как бы то ни было, позвали меня на второе интервью и положили 30 долларов в час, что было фантастически много. Начиная с мая-июня 1994 мы с женой вдвоём зарабатываем хорошо: за стольник в год.

В рассказе о моей самой первой работе тестировщиком я упоминал кандидата наук лет под сорок, который получал жуткие по тем меркам деньги – более 60 тысяч в год. Пришло время рассказать о нём подробнее. Для определенности назовем его Золотарёвым.

Был Золотарёв мягким, симпатичным человеком, москвичом. Мы сдружились семьями. У него жена очаровательная, детки замечательные. Они и квартиру недалеко от нас снимали в Маунтин-Вью, пока не купили собственный дом.

В помещении пало-альтовской «Джуйки» Золотарёв вел курсы по программированию на С. Вначале вообще на доске мелом, потом у него появилось 6 полуживых «писишек», пожертвованных компанией Гузика. Я говорил Золотарёву, что надо обучать тестированию, но он не разделял моей убеждённости, что обучать надо в Сан-Франциско, где много людей. Далеко, говорил он, мы не выдержим туда-сюда мотаться. А я-то был совсем свеженький, прямо из города, и мыслил пока еще тамошними категориями.

Буквально через неделю после моего сокращения в ТрайСофте мне позвонил Золотарев с неожиданным предложением: пока я ищу работу, не проведу ли я курс машинописи для его студентов? Всё-таки я методист, а не препод. Никакой самоценности в проведении курсов для меня нет. Тем более надо ещё материалы подготовить. И я вышел со встречным предложением: попросил выделить мне кандидата, которого обучу моим методам преподавания на примере этой группы (которую я, конечно, возьмусь обучить), а потом этот человек уже самостоятельно будет преподавать машинопись другим группам. Мысль Золотареву понравилась, и он обещал подумать.

Так в нашей истории появляется женщина средних лет, назовем её Руфина. Она была приставлена ко мне Золотаревым на предмет освоения науки преподавания машинописи. Руфина была грузинской еврейкой из Баку. Было ей 34 года, но я этого поначалу не знал и думал, что ей лет 45. Двое маленьких деток от второго брака. На тот момент она состояла в третьем браке, возможно, гражданском, поскольку муж ее работал в строительстве, а сама она сидела с детишками на велфере и подрабатывала за наличку, чем могла: убирала дома и исполняла у Золотарева административные функции. Он ей платил 100 долларов в месяц, то есть скорее символически. Да и не было никаких реальных возможностей больше платить. Студентов у него было 5–6 человек в классе. Они платили какие-то гроши. А еще за использование помещения нужно рассчитываться с «Джуйкой». Так что денег этот бизнес действительно не приносил, но Золотарев надеялся, что дело пойдет и во что-то вырастет.

Нищета не делает человека красивее ни внешне, ни внутренне. Поскольку в то время беженская эмиграция была совершенно нищей первое время, плюс мало кто владел английским, мало кто имел конвертируемую профессию, да ещё и экономика находилась в рецессии, то новички, живущие в нищете, вызывали гораздо меньше удивления, чем живущие в достатке.