Анатолий Гордиенко - Давно и недавно

…В конце семидесятых годов мне кто-то сказал, что Симонов тяжело болен, будто у него рак лёгких. Я закрываю глаза и вижу вспыхнувший огонёк в его трубке. А что если хозяин трубки хотел что-то выжечь в себе, скажем, выжечь что-то нехорошее, может быть, даже постыдное, что сотворилось то ли само по себе, то ли с умыслом в его долгой благополучной жизни?

Запомнилась фотография в журнале 1979 года. В больничном вестибюле стоит исхудавший Симонов, к нему прильнула Саша, её лица не видно, и не надо, понятно, что она плачет, зато глаза Константина Михайловича перед нами. Взгляд его отрешённый, чужой. Симонов смотрит мимо нас.

В начале 1960-х годов я приятельствовал с замечательным человеком, краеведом — так его тогда порой называли в газетах или в Союзе писателей — Александром Константиновичем Грунтовым.

Наша дружба возникла на благодатной почве — общей любви к Николаю Алексеевичу Клюеву, чьё творчество долгие годы было под запретом, а если упоминалась фамилия Клюев, то непременно с уточнением «кулацкий поэт с религиозно-мистическим душком».

Николай Алексеевич Клюев.

Тёмными вечерами зимой и белыми весной я просиживал у Грунтова в ветхом деревянном домике по улице Герцена, 39. Ныне напротив того места, где стоял неказистый дом Грунтова, высится, утопая в зелёных деревьях, величественное здание, построенное некогда для работников обкома партии, метко названное в народе «дворянским гнездом».

Грунтов знал много. Поражал меня он тихим светом своей души, христианским бескорыстием. У него я прочитал стихи Клюева, которые ранее нигде и никогда не встречал. От него я узнал, что у нас, в карельском архиве, есть «Дело» жандармского ведомства 1906 года на крестьянина Вытегорского уезда Олонецкой губернии Н. А. Клюева и что Клюев шесть месяцев был в узилище: четыре месяца в Вытегре и два в камере Петрозаводской тюрьмы. Позже я нашёл это «Дело» и использовал его при написании в университете дипломной работы «Николай Клюев и Север».

Грунтов подарил мне несколько фотографий Клюева, переснятых им из разных источников, а главное, подарил свою рукопись «Первые публикации стихов Н. А. Клюева (1904—1910 гг.)» с милой дарственной надписью.

Была у него ещё одна ценная вещица — пуговица от сорочки Клюева, той самой сорочки из тёмной узорчатой ткани крестиком. Пуговица необычная — круглая, пустотелая, как бы из серебряной скани.

— В конце жизни отдам, — сказал Александр Константинович, гася мои вожделенные взоры. — Пока ещё сам не натешился. В левую ладошку возьму, сожму, тогда правая, в которой ручка, сама по бумаге бегает…

Работая над дипломом, я часто ездил в Вытегру, рассматривал в тамошнем музее фотографии дореволюционной Вытегры, изучал групповые снимки первых большевиков — кто из них Богданов, кто Мехнецов, кто Ручьев. Неторопливо листал в архиве старые газеты, выбирал по крупицам оттуда всё связанное с Клюевым.

После каждой поездки я шёл к Грунтову, и опять посиделки заполночь. Благо я жил рядом, в самом начале улицы Горького, и мне не надо было спешить ни на автобус, ни на троллейбус; кстати, троллейбусов тогда не было на улицах Петрозаводска.

Нас ещё сблизило одно своеобразное обстоятельство. Грунтова интересовали в первую очередь публикации Клюева: где, когда, в каких газетах, журналах, издательствах печатался Клюев, что печатал. Меня же занимал Клюев как человек, как личность. «Каким он парнем был?» Где и как рос, его хождение по святым местам, роль матери Прасковьи Дмитриевны, отца Алексея Тимофеевича — урядника, отставного жандармского унтер-офицера, отношения с сестрой и братом. Где ходил в школу? В своей ли деревне Макачево, или в Вытегре, или у деда Тимофея?

Кстати, выяснилось, что Клюев некоторое время учился в нашей Петрозаводской фельдшерской школе. Хотелось знать, с кем общался, с кем был дружен в те годы. Ну, то, что Сергей Есенин был его близким другом, известно всем, но Клюева ценили Александр Блок, Максим Горький, Анна Ахматова, Николай Гумилёв, Осип Мандельштам, Сергей Городецкий, Андрей Белый, Сергей Клычков…

Но больше всего хотелось мне знать, как Клюев встретил Октябрьскую революцию, как жил и что писал в первые годы советской власти. Почему порыв, горячее движение души сменилось остудой? Как жил этот крылатый человек в годы непринятия, оплёвывания и забвения?