Анатолий Гордиенко - Давно и недавно

— Меня поразила ваша песня о Ленине. Припев, схожий с гимном: «Ленин всегда живой. Ленин всегда с тобой».

— Да, да. Песня получилась. Кстати, рождалась она не в муках. В радости шла мелодия. У меня всё пело внутри. Припев пришёл первым. Пришёл внезапно, прилетел, странно сказать, на собрании композиторов. Я и слова пытался найти, придумать, там же, на собрании. «Ленин живой, живой. Ленин та-та-та-та».

После собрания сразу поехал к Ошанину. Кричу с порога: «Лев Иванович, вот к восемьдесят пятой годовщине вождя придумал песню „Ленин всегда живой. Ленин живой, живой“». Спел ему под «та-та-та-та». Он размер записал. Хорошие слова он сочинил, сердечные.

Многие писали песни о Ленине. Но они какие-то траурные. Главное — не день смерти, а день рождения! Все пишут, но не у всех звучит. Массовой песне я уделяю первейшее внимание. Мне этот жанр ближе всего. Ну, вы знаете их, эти песни: «Мы за мир и песню эту пронесём», «Марш советской молодёжи», там слова хорошие — «Песню дружбы запевает молодежь». Широко по стране поют «Родину». Помните? «Родина! Мои родные края…» Там еще есть слова: «Дай мне любое дело, чтобы сердце пело». Люблю я эту песню и горжусь! Меня не будет, а песня останется. Массовые песни сближают людей. Возьмите вы праздники песни в Эстонии. Полный стадион. Плечо к плечу! Это уже не население, это — народ. Это монолит, бетон, камень. Не пошатнёшь! Не задушишь, не убьёшь! Почему у нас в России такого нет?

Какие песни были на войне! Какой всплеск песенного творчества! Какая музыка, какие слова, какие певцы! Куда всё делось? Нас отучили от песен, отучили слушать.

Я ещё одну песню хочу сочинить о Ленине. Новую, более сильную. Пишу, пишу, но не выходит. Надо ведь так написать, чтобы новая была лучше, чем «Ленин всегда живой». Не получается! Песня такой жанр, в котором не спрячешься за сложностью формы. В кантате, в оратории легко спрятаться. В песне никуда не спрячешься. В этом основная трудность. Часто песни у нас похожи друг на друга. Надо искать зерно, попасть в десятку. Надо создать мелодию-образ, чтобы песня стала яркой, доступной всем, запоминающейся. Горько говорить, но у нас в стране начался спад песни. А дальше — ещё больше. Наше восприятие размагнитил огромный поток примитивных шлягеров. Безтемье, бездумье, безголосица! Песня должна роднить людей, сближать. Часто ночами я думаю, а вдруг это спад перед скачком, перед возрождением русской песни…

…Многие страницы моей записной книжки хранят размышления милого Серафима Сергеевича Туликова. В основном, как видите, не очень весёлые.

В один из вечеров композиторы собрались у цветочной клумбы перед Домом. Мы долго вели съёмку, оператор часто менял кассеты и делал мне зверское лицо: дескать, сколько можно толочь воду в ступе. Действительно, композиторы говорили на нашу кинокамеру каким-то казённым языком, говорили длинно, неинтересно. Ничего от себя, ни одного «я», а всё «мы». «Мы должны стараться, у нас есть все возможности писать музыку лучше, необходимо поднять на должную высоту патриотическое воспитание, надо растить талантливую смену…»

Когда упаковали в кофр кинокамеру, я попросил рассказать что-нибудь не для печати. Идея понравилась, и композиторов будто подменили. Они стали обыкновенными людьми.

Евгений Эммануилович Жарковский:

— Я воевал на Карельском фронте. Был лейтенантом. Служил на Севере, попал на Рыбачий. Однажды в газете «Краснофлотец» прочитал стихи матроса Николая Букина. Стихи мне понравились, и я за один присест написал музыку. Так появилась песня «Прощайте, скалистые горы». Она живёт и поныне. Никогда не думал, что приживётся, станет народной…

В ваших краях я написал песню, которая полюбилась Леониду Утёсову: «Ласточка-касаточка». Под впечатлением службы на Севере появилась оперетта «Морской узел».

Помню Петрозаводск осенью 1944 года. Сожжённый, чёрный город. Я бродил по пустынным улицам. Белый чистый снег большими хлопьями падал на обгоревшие чёрные стены разбитых домов. Запомнилась улица без домов. Два года назад я поехал в Сортавалу. Сделал остановку в Петрозаводске. Я узнал эту улицу, нашёл её, и мне захотелось плакать от радости. Ровная, красивая. Она идёт от одной площади к другой.

Шли годы. Я написал сотню песен, некоторые прижились — «Женька», «На мысе зелёном». Дети поют многие мои песни, я радуюсь этому. А вот бедный Коля Букин так и не смог написать больше ничего стоящего. Написал одну, но зато какую! На Колю обрушилось коварное бремя славы, а это тяжёлая ноша. Слабый под ней может рухнуть.