Анатолий Гордиенко - Давно и недавно

Через минуту я уже разговаривал с парторгом завода.

— Да. Работает. Характеризуется положительно. Выпивает с получки. Об этих знамёнах я что-то слыхал, но Иван Иванович Иванов ничего не хочет рассказывать. Говорит, дал подписку.

— Помилуйте! Какая подписка? — закричал я.

— Ну, не знаю, не знаю. Хорошо, договорюсь о встрече на завтра. У меня в парткоме. Приезжайте.

Но встреча не состоялась. Иванов ответил парторгу, что рассказывать ему не велено и что ему надо норму гнать, а не тратить попусту время на разговоры с корреспондентом.

К тому времени я уже был тёртым калачом. Как это он не желает беседовать с журналистом, верным помощником нашей партии? Парторг тоже понимал, что надо «держать лицо», то бишь помогать партийной прессе. Договорились так: завтра парторг пригласит Иванова, как бы по делам цеха, ровно в десять утра, и чтобы я сидел уже у него в это время в кабинете. Он закроет нас на час, и дело в шляпе.

Иванов оказался невысоким худощавым человеком, с впалыми, гладко выбритыми щеками. Долго не хотел садиться, а когда сел, то не знал, куда деть руки, куда деть глаза.

— Товарищ корреспондент, я дал подписку. Вы меня поймите. Не могу. Не имею права ничего рассказывать.

Я говорил о том, что с того памятного дня прошло уже тридцать пять лет, и все запреты сняты, даже если таковые были. Иванов замкнулся и сидел, опустив глаза долу. Тогда я начал о другом: как работается, какие агрегаты ремонтирует завод, спаянная ли у него бригада? Выяснилось, что Иванова назначили помощником мастера. Иван Иванович понемножку разговорился. Когда он оживился совсем, я перешёл к войне. Служил Иванов в пехоте, был ранен, и после ранения его перевели в медсанбат санитаром. Случалось, что выносил раненых с поля боя, и за это к концу войны получил медаль «За боевые заслуги».

Санитар, единственная медаль, рост ниже среднего — и бросатель немецкого штандарта, хозяин драгоценного трофея, пусть даже на один день? Нет, бросали знамёна не бывшие санитары. Делаю главную пробу:

— Какая погода была в тот день на площади?

— Солнышко, теплынь, конец июня. Мы упарились в суконных кителях…

— Уважаемый Иван Иванович Иванов, вы не были на параде в Москве: 24 июня 1945 года с утра шёл дождь, хороший летний дождь.

Наступила, как пишут в детективных романах, тягостная пауза. Иванов мял кепку в руках, потом отёр ею лицо.

— Товарищ корреспондент, я должен сделать признание. Не был я на параде. Каюсь, простите. Простите дурака. По пьяному делу вышло. Не совсем по пьяному. Всё изложу сейчас по порядку. Разрешите закурить? Изложу в точности всё, как было. Перво-наперво, о фронтовых буднях. Служил верой и правдой. Но на танки грудью не бросался, не скакал с шашкой на лихом коне. А раненых однополчан таскал вот на этих плечах. Двух командиров из разрушенного блиндажа вытащил, спас, можно сказать, от верной смерти. Ноги им покалечило, поломало.

Кончилась война. Вернулся я на родину, как поётся в песне, женился вскорости. Однако жизнь совместная у нас не пошла, застопорилась. Разошлись мы, как в море корабли. Переехал я к матери в Петрозаводск. Хотел было учиться, в школу вечернюю записался, походил недельку — стыдно мне лет моих, морщин моих. Вокруг меня молодёжь, сами понимаете. Пошёл на Онежский завод учеником токаря, потом и фрезерным станком овладел. Стал зарабатывать прилично. Живу бобылём. Кого я хочу, та меня не хочет, а кто ко мне клонится, та мне не по сердцу. Мамаша плачет вечерами, внуков ей подавай.

В прошлом году мы с приятелем оказались на новогоднем балу в Доме офицеров, познакомились с двумя девчушками. Молоденькие. Всё хи-хи-хи да ха-ха-ха. А у меня серьёзные намерения. Верочка меня моложе аж на двенадцать годков. Походили мы, похороводились, на майские праздники расписались. За Первомаем пришёл, как водится, День Победы. Пошли в гости к её родителям. Там все с семьями. Войну стали вспоминать. Сначала кто на каком фронте служил, а когда подпили малость, пошли подвиги рассказывать. Всю дорогу за столом про войну. Песню завели, как положено: «Эх, путь-дорожка фронтовая, не страшна нам бомбёжка любая». Некоторые пели «не страшна нам бабёнка любая». Потом пели эту: «Выпьем за Родину, выпьем за Сталина, выпьем и снова нальём».

Налили и снова тары-бары, как немца долбали и в хвост и в гриву. Я, как всегда, помалкиваю. Нечего мне рассказывать, да и не люблю войну вспоминать, горе одно. Скольким я умершим солдатикам глаза закрыл в нашем медсанбате! Как вспомню, сразу слёзы наворачиваются.