Михаил Колесников - Все ураганы в лицо

В Маяковском сочеталось что-то очень чистое, светлое с некой трагичностью, которая улавливалась лишь интуитивно. Как узнал Михаил Васильевич, и Валериан Куйбышев, и Луначарский, и Крупская считали Маяковского талантливейшим поэтом. Так то о нем отзывались Горький, Блок, Брюсов.

И вот логика событий свела их. Фрунзе и Маяковский. Поэт как-то застенчиво пожал руку Михаила Васильевича. Высокий, скульптурный. Бархатный блеск глаз, слегка тяжелый подбородок. Манера поведения внешне мягкая. Ничего вызывающего в облике и в поведении Маяковского не было. Но в нем как-то сразу угадывался темперамент, та яростная сила, которая прорывалась на трибуне.

А логика событий была такова: Фрунзе как-то незаметно оказался втянутым в сферу литературных интересов. А так как все, что он делал, о чем думал, сразу приобретало общественную весомость, словно в его характере было нечто, беспрестанно порождающее большие формы, то Центральный Комитет сперва включил его в специальную комиссию по вопросам литературы, а потом он вдруг оказался главным докладчиком. Он должен был проанализировать состояние советской литературы, сделать выводы и наметить пути руководства партией литературным процессом.

На заседании литературной комиссии ЦК и познакомился Михаил Васильевич с Маяковским. Доклад потребовал колоссальной подготовки.

Михаил Васильевич думал о фронте, об идеологическом фронте, а вынужден был окунуться в стихию без четких границ, и драка здесь шла иногда без всяких правил и даже вопреки им. Он видел одно: литературный процесс раздирается групповщиной. Литературная жизнь разбита на течения и направления, группы и группки, издающие свои журналы. Все они претендуют на первое место, провозглашают декларации и манифесты, стараются склонить на свою сторону общественное мнение, повести за собой. Тут ведется война всех против всех. Война ведется и внутри групп, ибо каждая из них представляет весьма сложный идеологический конгломерат.

Еще никогда Михаил Васильевич не испытывал такого мозгового напряжения: даже тогда, когда составлял план разгрома Врангеля. Ого, попробуй разобраться, где здесь свои, где махновцы и беляки! Имажинисты, конструктивисты, лефовцы, пролеткультовцы, «кузнецы», перевальцы, «серапионовы братья», лиминисты, биокосмисты, неоклассицисты, воронщина, авербаховцы, напостовцы… Салоны, салончики, как в дореволюционные времена.

Он-то знал, что человек и в новое общество приходит с грузом пережитков. Припомнились слова Ильича о том, что главным врагом является теперь не Юденич, Колчак или Деникин, а наша обстановка, наша собственная среда и что от победы над мелкобуржуазной средой у себя дома зависит ближайшая судьба революции. Мелкобуржуазная стихия захлестывает все: хозяйственную жизнь, быт, литературу и искусство; накладывает отпечаток на отношения людей. Ожившие буржуазные элементы торопятся отравить пролетариат, разоружить его духовно. Выползли из щелей притихшие было под взмахом красноармейского клинка «бывшие» люди, мещане всех рангов, лабазники, бюрократы, саботажники, певцы упадка и разложения — литературные подонки. Образовался как бы единый фронт внутренних эмигрантов, недругов Советской власти, всех, кто хочет взять реванш, скрутить революцию по рукам и ногам. В литературе, кино, живописи проросли ядовитые цветы порнографии…

Да, он разобрался во всем. Помог ленинский компас. Разобрался с напостовцами, с воронщиной (вызвав к себе на квартиру самого Воронского, которого знал еще по Иваново-Вознесенску. Воронский клонился к троцкизму), разобрался даже с лефовцами. Маяковскому казалось, что он сплачивает, собирает вокруг себя «футуристов коммуны», а его окружают сектанты и коммерсанты от литературы, которым выгодно иметь на фасаде своей фирмы вывеской имя знаменитого поэта. Лефовская группка держится на поверхности лишь благодаря авторитету Маяковского, у которого на глазах формалиствующие эстеты подменяют новаторский подход к действительности, к содержанию погоней за вычурностью и нарочитостью формы…

— Что за комиссия, создатель?.. — сказал Михаил Васильевич Фурманову перед началом заседания. — А все-таки с Колчаком и Врангелем легче: знаешь, когда нужно вводить резервы. Теперь я понял, почему ты после демобилизации выбрал литературу: не навоевался!

Присутствовали многие известные писатели, и среди них Демьян Бедный, молодой Фадеев, Серафимович — те, чьи книги любил Михаил Васильевич.